Потом пальцем ткнул себе в грудь и жестом обозначил намерение остаться на месте. Громак вскинул ладонь на уровень плеча и покачал ею из стороны в сторону. Потом неторопливо двинулся в прежнем направлении.
Барсов сошел со стежки, укрылся за матерым кедром. Передернул цевье своего «ижа» — ружья двенадцатого калибра — мощного многозарядного помповика. Это одноствольное оружие с первых проб понравилось ему своей мощностью и возможностью быстрого перезаряжания. В тайге при охоте на крупного зверя обычные двустволки с переламывающимися стволами таят в себе немало неудобств, о которых узнаешь сразу после одного выстрела и одной осечки.
Город противен природе человека большими соблазнами и комфортом. Он убивает в людях многие естественные качества. В первую очередь цивилизация гробит обоняние и связанные с ним инстинкты. Загазованные автомобилями улицы, провонявшие табаком курилки, женщины, оглушающе расцвеченные резкими парфюмерными отдушками — все это притупляет способности человека к тонкому восприятию естественного фона запахов, лишает людей возможностей быстрой адаптации к природной среде.
Барсов в тайге и горах привык руководствоваться обонянием не меньше чем слухом и зрением. Он втянул ноздрями воздух, принюхался. Легкая едва уловимая терпкость табачного дыма заставила его насторожиться еще больше. Запах, долетавший до ноздрей, был тонкий, явно городской. Человек курил сигарету. Он был чужой. Ни сам Барсов, ни его спутники в тайге на ходу не курили. Каждый мог побаловаться табачком на привале, но не в движении. Все они знали — резкий запах человека настораживает и пугает диких животных в той же мере, что и треск прущегося напролом через чащу медведя.
Кто— то шел по их следу.
Громак, пройдя два десятка метров, тоже сошел с тропы и укрылся за вековой елью. Стал терпеливо ждать. Он знал — сигнала тревоги Барсов зря не подаст.
Минут через пятнадцать на тропе появился человек. Двигался он осторожно, держа наизготовку новенькую ижевскую двустволку двенадцатого калибра. Он миновал Барсова, не заметив его. Тот, выждав удобный момент, бесшумно вышел из-за кедра и воткнул ствол помповика между лопаток незнакомца.
— Стоять! Брось ружье!
Незнакомец осторожно присел и положил оружие на землю.
Навстречу ему из укрытия вышел Громак. Он вгляделся в небритую, поросшую клочковатой рыжей шерстью физиономию и распахнул руки в радостном приветственном движении.
— Редька! Это же надо, на ловца и зверь бежит.
Редька был уголовником, который отбыв все положенные ему срока, как принято говорить на тюремном жаргоне, осел в приморско-таежном поселке Океанке, продолжая промышлять рэкетом и налетами на «дальнобойный» транспорт на автомобильных магистралях в составе какой-то банды. Как и во всяком сообществе, которое соседствует с зонами мест заключения, о деятельности Редьки знали многие, но это не мешало ему жить. Оно уж так устроено, что менты живут сами по себе, и народ их заботами не отягощен: у каждого свое дело. И Редька спокойно жил, поскольку не пойман — не вор, а до поры до времени его не ловили.
— Ты что, мужик?! — Нос Редьки сморщился, глаза, которыми он уставился на Громака, сделались испуганно-удивленными, — Я тебя знать не знаю.
— Ну-ну. — Громак укоризненно покачал головой. — как это так — не знаю? В лесу все знают друг друга. Здесь только два сорта живых существ — охотники и дичь. Не слыхал рази?
— Я охотник.
— Значит, дичь — я? — Барсов поднял ружье, которое Редька бросил на тропку. Переломил стволы. Эжектор вышвырнул на землю две папковых патрона ядовито-зеленого цвета.
— Мужики! — Голос Редьки вибрировал от страха. — Вы ошиблись.
— Не надо, не крути муде, — сказал Барсов холодно. — Мы не милиция и мозги нам не запудришь.