Было действительно удобно.
– Я вчера картину продал. Желаю отметить это событие…
– Ты вчера уже отметил.
– То было вчера. Не мог же я обмануть ожидания коллег.
– Ладно. Тогда распределим обязанности. Я иду в душ, а ты накрываешь на стол. Потом ты просишь прощения за то, что вчера позорно напился, а я тебя прощаю. Там, под балдахином, – Анюта показала пальчиком на спальню, – тебе будет даровано полное прощение.
– Балдахина нет и больше никогда не будет. Сегодня ночью он набросился на меня и чуть не задушил. И фанеры на окне не будет. А прощенья просить я согласен.
– А как же интим? – Анюта заглянула в спальню.
– Интим создается прежде всего в голове. – Корсаков назидательно поднял палец. – И вообще, я желаю просить прощения! Это так редко со мной случается, что если ты не поспешишь в душ, желание пропадет минимум до вечера.
– Уже бегу, – Анюта направилась к креслу, в котором он сидел, на ходу расстегивая блузку. – Только поцелуй меня. – Она уселась к Игорю на колени и взъерошила волосы.
Он обнял ее и припал долгим поцелуем к ямочке между ключиц. Анюта, вздохнув, откинулась назад. Он распахнул на ней блузку, снял с плеча бретельку бюстгальтера, коснулся губами груди.
– Ты так и не понял, зачем я купила это огромное кресло? – спросила она шепотом.
– Теперь понял…
В дверь внизу грохнули кулаком. Анюта вздрогнула, попыталась высвободиться.
– Сиди спокойно, – сказал Корсаков, спуская вторую бретельку. – Нас нет. Мы погибли, нас придушил балдахин, мы утонули в джакузи, слившись в пароксизме страсти. – Кто‑то стал уже всерьез ломиться в двери, и он с досадой покачал головой: – Никакой личной жизни. Иди в душ, – он столкнул Анюту с колен, – а я пойду, набью морду этому мерзавцу.
Он спустился по полутемной лестнице, которая освещалась только сверху, из холла, а окно под потолком было слишком маленьким и к тому же замазано побелкой после ремонта. Корсаков посмотрел в глазок, который по настоянию Александра Александровича врезали в дверь, и ничего не увидел. С улицы кто‑то прикрыл глазок ладонью или еще чем‑то.
– Кого там черт несет? – сказал Корсаков громко, так чтобы услышали с той стороны, и стал отпирать дверь.
Он был уверен, что кто‑то из арбатских знакомых пришел продолжить вчерашнее веселье. На улице молчали. Игорь распахнул дверь и на мгновение ослеп от яркого солнечного света. С улицы протянулась здоровенная лапа, вытащила его и прижала к мощной груди, одетой в веселую маечку с призывом: «Time is many – kiss me quickly» Время – деньги, целуй меня быстрей!.
– Что, ваше сиятельство, своих не узнаем? Домовладельцем заделались?
– Паша, шутки твои, как у того боцмана, дурацкие, – выдавил Корсаков, трепыхаясь в объятиях Павла Воскобойникова. – Пусти, злодей, опять ребра сломаешь.
– В прошлый раз не я ломал, не ври!
– Марина! – Корсаков увидел стоявшую за спиной Пашки девушку. – Скажите ему, чтобы прекратил хулиганить.
– Ничего не могу поделать, Игорь, – развела руками Марина, – он с утра только и мечтает, как прижмет вас к своей груди.
Наконец Корсаков вырвался из стальных объятий.
– Ты как меня нашел?
– Сашка‑Акварель навел, – подмигнул Павел. – Так и сказал: у Игорька теперь собственный особняк из двух этажей.
– А что в особняке всего две комнаты, он не сообщил? – поинтересовался Корсаков. – Марина, чертовски рад вас видеть.