Первобытные люди, подумал Константин, были куда ограниченнее. Рисовали своих мамонтов, а о крылатых членах и минетах даже не помышляли. Это значит, что баб у них было вдосталь, а жратвы в обрез. У кого что болит, тот о том и говорит.
На этом размышления оборвались, потому что Рогач соизволил снова обратить внимание на сокамерника.
– Ты ведь здесь тоже по мокрому делу? – поинтересовался он, не открывая глаз.
– Так в деле записано, – заученно ответил Константин.
Признаваться в совершенных преступлениях на зоне было не принято. Все тут называли себя оклеветанными и невинно осужденными. Рецидивисты, те открыто хвастались своими подвигами, а рядовые каторжане откровенничать не спешили. Своеобразный этикет позволял им отмалчиваться. Правда, в конечном итоге подноготная каждого вылезала наружу. За колючкой долго таиться невозможно. Здесь ты открыт как на ладони.
– Базарят, ты троих замочил? – спросил Рогач, почесывая причинное место.
– Сами нарвались, – буркнул Константин.
– Для начала неплохо, – одобрил Рогач. – Серьезная заява. Что ж в мастевые не подался? Западло?
– Мне для начала шестерить предложили. Не мой профиль.
– А на левой груди пр-рофиль Сталина-а, – неожиданно заорал Рогач, – а на правой Маринка-а-а-а, анфа-ас…
Ловко вскочив на ноги, он подошел к ведру, служившему парашей, и уселся на него верхом. Константин отвернулся. Один неосторожный взгляд в подобной ситуации расценивался как нездоровое любопытство.
– А ты, я вижу, парень с понятием, – хмыкнул Рогач после того, как издал несколько иных, нечленораздельных, но выразительных звуков.
Константин промолчал. Разговоры с сидящим на параше не возбранялись, но и не поощрялись. Возможно, Рогач пытался подловить Константина на какой-нибудь мелочи с далекоидущими последствиями. Осторожность и еще раз осторожность. Без нее на зоне – край.
Убедившись, что новый посиделец к болтовне не расположен, Рогач встал с ведра и вернулся на прежнее место. Лежа на спине, он занялся ловлей мух, носящихся по камере. Вскоре по полу ползало не менее дюжины цокотух с оборванными крыльями, а Рогач с маниакальной улыбкой следил за последней, благоразумно кружащейся под потолком. Его зрачки перемещались из стороны в сторону, повторяя виражи насекомого.
– Тебе она никого не напоминает? – спросил он.
– А тебе? – спросил в свою очередь Константин.
– Мне – да. Тебя.
Дождавшись, пока муха спикирует вниз, чтобы совершить бреющий полет над ведром с нечистотами, Рогач поймал ее молниеносным взмахом руки, зажал в кулаке и поднес к уху.
– Жужжит, что ни в чем не виновата, – доложил он, ухмыляясь. – Тебя за что в трюм опустили?
Очередная ловушка.
– Меня сюда доставили. – Константин особо выделил интонацией последнее слово. – Под конвоем.
– Ну доставили, – легко согласился Рогач. – Может, поручили узнать, что я да как? Так ты спрашивай, не стесняйся.
– Нечего мне у тебя спрашивать.
– А, так ты меня, типа, игнорируешь?
Оживившись, Рогач приподнялся с пола. Было слышно, как в его стиснутом кулаке надсадно зудит муха.
– Башка трещит, – сказал Константин, морщась. – Неохота мне разговаривать, Рогач. Вот ты ловишь мух, и лови на здоровье. А меня не надо. Не подловишь.
– Грамотно излагаешь, – одобрил Рогач. – Только не поможет это тебе, Роща. Тебя ко мне не случайно определили. Я тут пораскинул мозгами и вычислил расклад, за какие такие грехи ты в ШИЗО загремел. А все просто. Кум тебя с умыслом ко мне подсадил. Либо для того, чтобы ты ко мне в доверие втерся, либо чтобы я тебя, как эту муху…
Неожиданно размахнувшись, Рогач шмякнул несчастную муху об стену. Взлететь она не успела. Упала на пол, шевеля лапками в агонии. Покосившись на нее, Константин опустил голову на поднятые колени.
– Видал? – угрожающе спросил Рогач.
– Видал, – пробормотал Константин.
– И что скажешь?
– Скажу, что с кумом дел не имею, а мухи мне до одного места.
– До какого? – вкрадчиво осведомился Рогач.
Сорвись у Кости неосторожное слово, и угодил бы он в расставленную ловушку. Но Рощин вовремя спохватился и ответил безразличным тоном:
– До мозоли на левой пятке.
– Опять проскочил, – признал Рогач. – Но рано или поздно я тебя достану.
– Там видно будет.
– А уже ничего не будет видно. Совсем. Не выйдешь ты отсюда, фраерок. Здесь твоя могила.
Константин понял, что Рогач не преувеличивает, когда стремящееся к зениту солнце разогрело железную крышу до такой степени, что карцер превратился в парилку. Даже раздевшись до трусов, было невозможно выдерживать адскую жару. А на обед дали пересоленное гороховое пюре с вымоченной в рассоле тюлькой. Рогач поковырял в своей миске и бросил. Константин последовал его примеру. Понаслышке он знал, что обитателей ШИЗО поят только раз в сутки, выдавая по пол-литровой кружке воды на брата. Это при том, что вместе с потом из организма выходило жидкости раза в два больше.
– Половину воды мне отдашь, – заявил Рогач вечером, когда загремели засовы дверного «намордника». – И скажи спасибо, что не всю забираю.
– Спасибо, – сказал Константин, принимая выданную кружку с червоточинами отбитой эмали. – Но я тебе ничего не должен. И ты у меня пока что ничего не забрал.
– Борзый? – удивился Рогач. – Люблю борзых. С ними не так скучно.
Заботливо определив свою кружку в угол камеры, он неожиданно хлестнул Константина по глазам кончиками пальцев. Боль была острая, невыносимая, а когда Константин проморгался и начал что-то различать сквозь слезы, его пустая кружка уже валялась на полу, а Рогач тянулся за своей собственной, удовлетворенно отдуваясь.
Вот когда он понял окончательно, что такое борьба за существование. Сдохни ты сегодня, а я завтра. Жестокий закон, примитивный. Однако предельно справедливый. Во всяком случае там, где не действуют никакие другие законы.
– О чем задумался? – поинтересовалась Мария, перешедшая на «ты» так просто, словно их знакомство продолжалось давно.
– Твое какое дело? – вызывающе произнес Константин.
– Хочу тебя понять.
– Зачем?
Этот вопрос Константин задал себе уже не раз, с тех пор как Мария подсела к нему в сквере, однако ответа так и не нашел. Он редко смотрелся в зеркало, но отлично знал, что не тянет на красавца мужчину, которого украшают шрамы. И эта ранняя седина, будь она неладна… С ней Константин выглядел гораздо старше своих лет. Какого же черта нужно от него загорелой дамочке в белом? Острых ощущений ищет?
– Острых ощущений ищешь? – спросил он вслух. – Ошиблась адресом, Маша. Может, тебе лучше какого-нибудь черномазого подцепить? Или парочку дембельнувшихся солдатиков?
– Хотела бы – подцепила, – парировала Мария. – А «Машу» я тебе на первый раз прощаю. Но только на первый. Второго не будет.
– Чего ты добиваешься… – Немного поколебавшись, Константин добавил: – Мария?
– Да вот решила познакомиться, – просто ответила она.
– И все?
– Пока да.
– Тогда познакомились, – сказал Константин. – Только ты зря время теряешь, Мария. Баб я по кабакам и театрам не вожу, цветами с шоколадками их не заваливаю, украшений им не дарю.
– Знаешь, а ведь я мужикам – тоже. – Мария расхохоталась, запрокинув голову так, что ее черные волосы свесились через спинку скамьи. – Ни цветов, ха-ха, ни украшений. И в рестораны их не приглашаю. Так что в этом мы схожи. Между прочим, как тебя зовут?
Оборвав смех, она вопросительно посмотрела на Константина.
– Костя, – вырвалось у него. – Константин.
– Очень приятно, Костя. В принципе твое имя мне известно. Я давно за тобой наблюдаю.
– Да? – удивился он.
– Представь себе. Мы ведь в одном доме живем. Ты снимаешь квартиру в третьем подъезде. По утрам бегаешь и подтягиваешься на турнике. Сам ходишь на базар за деревенской снедью. Молоко, яйца, мед, мясо…
– Ты забыла про творог, – угрюмо произнес Константин, сердясь на себя.
Как же это он не заметил слежку? Хотя по большому счету слежкой это назвать нельзя. Женщины, как правило, всегда любознательнее мужчин. Вернее, любопытнее. А тут – молодой одинокий мужик, да еще непьющий в придачу. И некурящий…
«И с исполосованной мордой, – услужливо добавил внутренний голос. – И с седым ежиком волос. Нелюдимый и неласковый, как бирюк. Без собственной тачки и без внешнего лоска. Никак не принц на белом коне».
– Про творог баба Рая не говорила. – Мария обезоруживающе улыбнулась. – Это главная сплетница нашего двора. Все про всех знает.
– Что она еще обо мне знает? – спросил Константин.
– Да я не особо вникала. Привыкла сама составлять мнение о людях.
– И какого ты мнения обо мне?
– У тебя никого нет. Не пьешь и не куришь, чтобы держать себя в руках, потому что больше держать тебя некому. Наверняка воевал или что-то в этом роде. Денег не нажил, семью не завел.