Так оно и случилось. Верин грузовик проскочил.
Вера стала работать в прачечной. Адский труд. Все вручную. Но зато — буханка хлеба. Можно нюхать, сколько хочешь, и медленно жевать, закрыв глаза.
Война окончилась. Вера не вернулась в Ленинград. Не смогла. Тяжелые воспоминания обволакивали, как липкий туман. Хотелось ясности, солнца, широкого обзора.
Вера поехала в Москву. Поступила в институт кинематографии. Вернее, восстановилась.
Студенты — вчерашние солдаты в военной форме, поскольку не было гражданской одежды.
Девчонки — модные, сытые, проживающие с папой-мамой. И среди них Вера — тонкая жердь, всегда голодная, в одних и тех же юбке и кофточке. Она привыкла есть впрок, в любое время, поскольку непонятно — где и когда придется перекусить. А может быть, нигде и никогда. Блокада прочно вошла в сознание, превратилась в фобию.
Вера сняла комнату в подмосковном поселке. Там дешевле. Питалась одной картошкой.
После института ее взяли в Театр киноактера. Из-за типажности. Простая и русская. Остальные красавицы были похожи на кого угодно: на француженку, на немку, на шведку. А вот такая — простая и русская, от земли — только Вера.
Иногда ей делали сложный грим, укладывали волосы, и тогда она походила на молодую Тарасову. Но Тарасова — генеральша. А Вера — вечно во всем виновата. Такое у нее было выражение лица.
Сокурсник Васька Беляев шутил: «Битие определяет сознание». Не «бытие», как у Маркса, а «битие». От слова «бить».
Веру жизнь била, не уставая.
Ролей не предлагали, только эпизоды. Жить негде. Зарплата — стыдно произнести. Одно название — актриса.
Вера экономила как могла. Однажды после спектакля не поехала домой, чтобы не тратиться на электричку. Осталась ночевать в кулисах, в уголочке между двумя стенками.
Утром встала до открытия, помылась в туалете, позавтракала в буфете: хлеб и чай. Буфетчица подарила ей сосиску.
Появились люди. Утренняя репетиция.
Вера была занята в спектакле и, стало быть, в утренней репетиции.
После этого пробного случая Вера стала часто оставаться в кулисах. Она добыла старый матрас и ватное одеяло. По утрам сворачивала все это в трубу и прятала в укромном месте.
Многие знали о нарушении, но помалкивали. И уборщица тетя Надя помалкивала. Жалела Веру. Входила в положение. Добираться после спектакля до вокзала. Потом электричка. И от электрички пешком два километра. И все это только для того, чтобы переночевать. А утром то же самое в обратном порядке: электричка, Казанский вокзал, театр. Не легче ли прикорнуть в кулисах и начать трудовой день без спешки, без боязни опоздать? К тому же экономия средств.
Вера практически переселилась за кулисы. В съемную комнату уезжала только тогда, когда выдавалось «окно». Не занята в спектакле, нет репетиций.
Жизнь шла одинаково, катилась по накатанной колее, не обещая радостей и неожиданностей. А куда же смотрел Иоанн Богослов? Он что, забыл про нее? Тогда зачем обещал…
Вера часто плакала. Не переставая плакать, доставала из-под подушки корочку хлеба и грызла. После блокады она постоянно ела.
Вера ела и плакала, а Иоанн Богослов в это время устремлялся куда-то по своим, более важным делам. Значит, надо ждать. И терпеть. «Неси свой крест и веруй». Так говорила Нина Заречная, тоже актриса.
Все Верины подружки-актерки, с которыми училась и работала, как-то устроили свою жизнь. Одни вышли замуж за своих сокурсников, другие отбили богатых мужиков у законных жен. После войны шла жесткая борьба за женскую выживаемость.
Вера строго помнила материнский наказ: не связывайся с женатыми. Жена — святое.
Подруги смотрели на Веру как на дуру. Жена — не стена. Можно и подвинуть. Все как-то устраивались в жизни. Снимались. Получали главные роли. И только Вера зависла во времени и пространстве. Ее судьба буксовала, как застрявшая машина.
Время от времени ее приглашали как типаж, она играла простых и положительных. Никаких.
Однажды после спектакля к ней подошел театральный художник Виля Кронберг. Спросил: не найдется ли у Веры три часа свободного времени, попозировать.
— Голая? — испугалась Вера.
— Ни в коем случае…
Вера согласилась. Виля назначил на конец недели.
Всю неделю Вера маялась в ожидании.
Виля — красивый и богатый, как в сказке. И холостой.
Вера позировала несколько раз. Сидела на стуле с прямой спиной. Очень уставала.
— Не напрягайтесь, — просил Виля. — Просто сидите, и все.
Все кончилось тем, что Вера убралась в мастерской. Ворочала картины, выметая вековую пыль. Потом спекла капустный пирог.
Виля ел и не верил своему счастью.
— А как это у вас получилось? — спросил он.
— Капусту не надо жарить, — объяснила Вера. — Просто ошпарить, и все.
— Как спаржа, — восхищался Виля.
Вера не знала, что такое спаржа. А спросить постеснялась.
— Интересно… — проговорил Виля, прислушиваясь к вкусовым ощущениям.
Вера всю следующую неделю носилась с этим «интересно». Почему он так сказал? Что бы это значило?
Она поделилась с двумя актрисами, рассказала про Вилю, про пирог и про «интересно».
Подруги восприняли скептически.
Одна из них, хамоватая Валька Санина, поинтересовалась:
— Куда ты лезешь? Где ты и где он?
— В каком смысле? — не поняла Вера.
— Да во всех. У тебя ни кожи ни рожи, ни кола ни двора. А он — первый жених Москвы. За ним знаешь кто увивался? Шахиня Сароя. Первая красавица.
— Она уже не шахиня. Ее шах бросил, — уточнила Любочка Кузьмина, актриса-травести, худенькая, как подросток. — Эта Сароя ездит по всему миру и на всех бросается.
— А Виля? — спросила Вера.
Ее не интересовала экс-шахиня.
— Виля соскочил, — ответила Любочка. — Он всегда соскакивает.
— Ну вот, — Вера повернулась к Вальке Саниной, — а ты говоришь…
Валька пожала плечами, накинула на плечи шубу — длинную и квадратную, как бурка, и пошла к выходу, странно ступая. Она двигалась вперед, как будто раздвигала дорогу сиськами и причинным местом.
Валька недавно вышла замуж за богатого профессора и чувствовала себя победительницей жизни.
Вера не завидовала. Ей такого профессора — лысенького и щуплого — и даром не надо. То ли дело Виля Кронберг — умный и воспитанный, лишнего слова не скажет. Все слова к месту.
Виля действительно был всегда корректен, приветлив, инициативы не проявлял. Инициатива шла от Веры. Эта инициатива привела к нежелательной беременности. Однако почему нежелательной? Вера подумала и решила родить ребенка — ему и себе. Обоим. Но Виля сказал странную фразу:
— Дай мне спокойно умереть…
— А ты что, болеешь? — обеспокоилась Вера. — Я тебя вылечу.
Виля усмехнулся непонятно. В нем жила неизлечимая болезнь, от которой умер Николай Островский. Как утверждают врачи, эта болезнь поражает только хороших людей. Значит, природе не нужен избыток добра.
Виля тщательно скрывал свою болезнь. Это была его личная трагедия, которой он ни с кем не делился.
Аборты были запрещены. Вере посоветовали какую-то Таню, которая за пять минут решала все проблемы. Был зародыш — и нет его.
Вера договорилась с Таней по телефону и пошла к ней в указанный день и час.
Явилась пораньше. Тани не оказалось дома.
Вера села на ступеньку и стала ждать.
Через полчаса появилась хмурая Таня, коротко глянула на Веру.
Вера сидела принаряженная, с накрашенными ресницами. Таню всегда поражал тот факт, что женщины приходили наряженные и накрашенные, как будто шли на свидание, а не на криминальный аборт.
Вера прошла за Таней в ее комнату.
Все произошло быстро и по-деловому. Таня развела мыльный раствор из простого мыла и влила в камеру, где сидел маленький зародыш. В сущности, горошина.
Далее Вера встала и поехала в театр. Вечером был спектакль.
Она играла маленькую эпизодическую роль в пьесе современного драматурга. В эти годы цензурой разрешался только конфликт хорошего с лучшим. Все вокруг очень хорошо, но могло быть еще лучше. И вокруг этого базар.
Во время спектакля у Веры начались схватки. Нестерпимая боль перепоясывала тело. Вера едва совмещала роль со своим состоянием. Она боялась, что мыло потечет по ногам у всех на виду.
Ночью случился выкидыш.
Туалет был далеко от кулис, на другом этаже. Вера волокла свое тело, держась за перила. Из нее что-то выпало и шлепнулось. Вере показалось, что выпало ее сердце. Она громко взвыла, как собака. Вой отозвался в гулком пространстве. Вокруг — ни одной живой души. Вера выла одна, как на луне.
А Виля ничего и не знал.
Вера вошла в его положение, не нарушила его покой. Пусть себе умирает спокойно, когда захочет. И что поразительно, Виля действительно умер через несколько лет, не оставив потомства. Такой молодой, такой красивый и — умер.