— Так, может, в самом деле нет никакой книги? — усомнился Костя.
— Есть, — покачал головой монах. — Никон ее видел и даже в руках держал.
— Но если книга богопротивная, почему настоятель ее, к примеру, не уничтожит или не передаст церковному начальству?
— Боюсь, что Андрей и его сбил с пути истинного. Он у нас образованный, а более того — хитроумный. Как пойдет языком плести — заговорит любого!
— А о чем та книга, Никон не говорил?
— Запутал я вас, Константин Иванович, — вздохнул Сергий. — Книга-то Библия и вроде самая обыкновенная, только старинная, а в ней этот самый «Наказ» спрятан. Вроде бы он — послание архимандрита Филарета настоятелю монастыря. А более я ничего не знаю.
— Помилуйте, — взмолился Костя. — Что же богопротивного может быть в послании архимандрита?
— В послании-то, может, и ничего. Все дело в том, как трактовать те или иные слова, — глубокомысленно ответил Сергий. — Андрей у нас человек, более занятый мирскими заботами, чем спасением своей души. И возле него такие же собираются. Последнее время зачастил к нам настоятель Свято-Никольского монастыря, и вот запрутся они у отца Андрея и о чем-то беседуют. Хотя не беседовать им надобно, а неустанно молиться. А сам отец Андрей не более чем восемь лет назад был офицером. Ждать от такого человека смирения — труд напрасный.
— Но ведь что-то его привело в монастырь? — вступился за отца Андрея Костя.
— Конечно. Только смирения в нем как не было, так и нет. И в голове одно мирское. А такой любое слово извратит себе в угоду.
— Но ведь не думаете же вы, будто в «Наказе» говорилось о том, что надо дьяволу служить? — вздохнул Костя в очередной раз.
— Андрей свою веру придумал, — ответил Сергий. — Вроде секты. И поклоняются они вещам богопротивным, про то я знаю совершенно точно. И ересь свою они по монастырям разносят, заманивая в силки слабые души. Ездил Андрей и в Александровский монастырь, и в Троицкий, и везде находил единомышленников, о чем мне доподлинно известно. Боюсь, покровители у них имеются в самых высоких кругах, оттого Андрей и бесчинствует, ничего не боится.
— По-вашему, Никона они принесли в жертву, исповедуя какой-то бесовский культ? — Косте даже предположение подобное казалось до того глупым, что никакой критики не выдерживало.
Но Сергий был непреклонен.
— А я вам докажу. Я не зря за ними следил и теперь точно знаю, где они держат богопротивные амулеты свои, которым поклоняются. Ежели я вам представлю доказательства, вы мне поверите?
Костя сказал, что поверит, скорее для того, чтобы отделаться от монаха. К тому моменту он уже едва на ногах стоял, от усталости и бессонницы мысли в голове путались, хотелось лишь одного: поскорее лечь спать. И он попросил Сергия проводить его до отведенной ему кельи (без помощи отыскать ее Костя бы просто не смог, тем более в темноте).
Костя был уверен, что уснет мгновенно, но не тут-то было. То ли непривычно жесткое ложе не способствовало сну, то ли слова Сергия произвели куда большее впечатление, чем он предполагал. Конечно, рассказ фантастический, однако Костя, в недавнем прошлом столичный житель, был в курсе новомодных увлечений. В бога, похоже, сейчас уже никто не верил, и каждый искал свой путь. Спиритизм, экзотические культы и даже поклонение дьяволу нынче стали в большом ходу. Однажды и сам Костя присутствовал на черной мессе, устроенной в шутку, но шутка оказалась явно дурного тона. Были там и обнаженная девственница, и даже Сатана в козлином обличье, то есть мужчина, облачившийся в козлиную шкуру и водрузивший на голову рога. Воспоминания о том, что «сатана» проделывал с девственницей, до сих пор вызывало у Кости краску стыда. Правда, впоследствии выяснилось, что никакая она была не девственница, а швея Ниночка Коротыгина, жившая попеременно, почитай, со всеми студентами-медиками, которые при ее худобе еще и анатомию по ее телу изучали, но все равно было неприятно и очень стыдно.
С этими мыслями Костя и встретил рассвет. В узкой келье темнота начала медленно таять, теперь стало возможным различить противоположную стену и колченогий стол. За окном серело, а Костя так и не сомкнул глаз. Жизнь в монастыре начиналась рано, и он прислушивался к звукам, доносившимся с улицы: вот кто-то прошел под окнами, и вновь все стихло, затем послышались шаги в коридоре. Крадучись, кто-то прошмыгнул мимо, замерев на мгновение прямо напротив его двери. Костя нахмурился, прислушался и вскоре опять различил шаги, торопливые, но осторожные, и вновь человек замер возле его двери, а вслед за тем в дверь постучали, и Костя услышал вкрадчивый голос:
— Константин Иванович…
Костя вскочил, решив, что вернулся ночной знакомец Сергий, и стал поспешно одеваться, жалея, что не сделал этого раньше. Но открыть дверь неодетым он счел для себя неприличным, а потому сказал негромко:
— Иду, иду, одну минуту…
Но человек, стоявший за дверью, кинулся бежать, уже не таясь. Чертыхаясь, что, безусловно, не приличествовало святому месту и говорило о крайнем волнении и досаде, Костя бросился к двери. Но она оказалась заперта! Поначалу его это удивило, а потом испугало, ведь замки на дверях келий отсутствовали, и тому, что дверь невозможно открыть, должно быть объяснение. Причем возможно лишь одно: кто-то не желал, чтобы он мог выйти, и чем-то подпер дверь с той стороны. Вряд ли это сделал Сергий, а то, что он поспешно удалился, скорее связано с появлением какой-то опасности, и опасность должна быть весьма существенной, если его, Костю, решили на время нейтрализовать.
Вот какие мысли вихрем пронеслись в его голове, и он, забыв о приличиях, закричал во всю мощь легких:
— Василий Лукич, на помощь!
Василием Лукичом звали Никифорова, и тот, к счастью, услышал отчаянный вопль, хоть и находился в другом крыле. Надо сказать, ночью ему тоже не спалось, и он в столь ранний час был уже на ногах. Более того — следовал как раз по коридору в сторону кельи, отведенной Константину. Не желая беспокоить своего юного товарища, Никифоров намеревался осмотреть монастырь до приезда доктора, но Костин вопль его напугал, и он побежал на зов, а потом замер в недоумении, заметив, что дверь кельи подперта суковатой палкой. Через мгновение он уже распахнул дверь и увидел испуганное лицо Кости.
— Что происходит? — спросил растерянно, на что Костя ответил невнятное:
— Вот туда.., нет — туда… — И покрутил головой, пытаясь решить, в какой стороне скрылся Сергий.
Никифоров наблюдал за коллегой с беспокойством. И тут монастырскую тишину взорвал еще один крик, пронзительный, отчаянный, от которого холод подступил к сердцу.
— Это там, — первым вышел из столбняка Никифоров, и оба бросились по коридору в сторону крытой галереи.
Через несколько минут они стали свидетелями удручающего зрелища. Галерея располагалась довольно высоко над землей, монастырский двор был вымощен камнем, и сейчас там, внизу, раскинув руки, лежал человек в черной монашеской одежде. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: человек мертв. Лежал он неподвижно, и отсюда, сверху, более напоминал сломанную куклу. По каменной плите от виска монаха стремительно растекалось кровавое пятно, темная густая кровь казалась ненастоящей. Возле тела стояли трое монахов и испуганно жались друг к другу. К ним быстро подошел отец Андрей, наклонился к телу, и тут раздался голос Никифорова:
— Еще один убиенный? — Голос звучал насмешливо и зло, что, безусловно, не соответствовало трагичности момента.
Отец Андрей выпрямился и, не скрывая гримасы отвращения, поднял голову вверх.
— Стойте здесь, — шепнул Никифоров Косте, а сам направился к лестнице, которая начиналась метрах в пяти от того места, где они стояли.
Костя поначалу удивился его словам, но потом понял, что Никифоров просто не желал оставлять святых отцов без внимания, а если бы они отправились сейчас вниз вместе, то на какое-то время двор скрыла бы от них стена, возле которой и находилась лестница. Конечно, Костя считал, что такое явное недоверие со стороны Никифорова к монахам выглядит едва ли не оскорблением, однако он вынужден был признать: недоверие все-таки не лишено оснований, раз это уже второй случай внезапной смерти.
Костя даже хотел произнести слово «убийство», но поостерегся, ведь обстоятельства смерти еще не ясны. Но коли трупы уже есть, а подозреваемых еще нет, то есть среди людей мирских нет подозреваемых, значит, как ни прискорбно, подозревать придется монахов. В общем, он тут же простил Никифорову его невоспитанность и даже приказной тон и остался стоять на месте, ожидая, когда тот спустится к трупу.
Никифоров наклонился к распростертому телу и задал собравшимся вопрос, присутствовал ли кто из них при печальном происшествии и что они могут по этому поводу сообщить. Оказалось, что все трое прибежали сюда, услышав крик, и о самом происшествии ничего поведать не могут.