— Кто здесь из соседей? — спросила я.
— Никого. Я да Максимыч. Герасимовы были. Вчера уехали.
— Может, сразу в город, а?
— Спятила? Разве я доеду?
Сонька, конечно, права, водитель она никакой.
— Может, в село? — волновалась я.
— Сейчас его дома выгрузим, ты побежишь к Максимычу звонить, а я его осмотрю, может, чем помочь сумею.
— Ага, — усмехнулась я, но ничего лучше предложить не смогла.
Тут мы подъехали к самому крыльцу.
Сонька в него бампером ткнулась и чертыхаться начала, но быстро успокоилась. То ли мужчина стал легче, то ли мы малость поднаторели, но вытащить его из машины и занести в дом оказалось не так уж сложно.
Вошли в кухню и положили его на пол. Голова его была как-то странно запрокинута, мне это не понравилось, но размышлять об этом времени не было. Я уже стояла у дверей, намереваясь бежать к соседу, когда Сонька вдруг позвала:
— Гретка, он мертвый.
— Что?
— Мертвый, говорю.
— Да не может быть, — охнула я. — Он же стонал, ты же слышала.
— Слышала. Отстонался.
Я села рядом с ней. Пульса нет, и лицо…
Да, лицо у него было, в общем, смотреть на него не хотелось.
— Слушай, может, он жив все-таки, много ты в таких делах понимаешь, ныла я.
Сонька убежала в комнату и вернулась с зеркальцем. Мы подставили его к самым губам мужчины и стали терпеливо ждать.
Ничего.
— Говорю тебе, он мертвый, — сказала Сонька, устало откидываясь к стене.
— О, Господи, чего же теперь делать-то?
— Дверь запереть, вот что.
— Зачем?
— Не знаю. Жутко. И окна зашторь.
Мне вдруг тоже сделалось жутко, я торопливо заперла дверь, зашторила окна и опустилась на пол рядом с Сонькой. Мы уставились на покойника. Из одежды на нем, кроме кожаного пальто, ничего не было. Теперь, при свете, мы могли его разглядеть и ужаснулись: кто-то над ним здорово поработал. На пальцы рук и ног смотреть было невозможно, мне стало нехорошо, я зажала рот рукой и бросилась в туалет.
Когда я вернулась оттуда, Сонька все еще сидела на коленях, прижавшись ухом к его груди и щупая, как в американском кино, артерию на шее. Увидев меня, подняла голову и сказала:
— Мертвее не бывает.
Верить в это не хотелось.
— Много ты понимаешь. Он ведь стонал.
— Стонал, — усмехнулась Сонька. — Сначала над ним всяко-разно измывались, потом голову разбили, или наоборот, что, в общем-то, неважно. Потом в землю зарыли, потом, правда, вырыли. Не выдержал человек, помер.
— Может быть… — начала я.
— Да заткнись ты. Это труп.
Я села рядом и заревела. Сонька тоже носом зашмыгала, потом спросила:
— Что делать-то будем?
Я пожала плечами:
— Пойду к Максимычу, в милицию звонить.
— Погодь. Торопиться некуда. Давай-ка покурим.
Мы закурили, поглядывая время от времени на труп, и Сонька предложила:
— Расскажи-ка мне эту историю, вроде как бы милиционеру.
Я рассказала. Сонька слушала внимательно, потом криво усмехнулась и заявила:
— Полное дерьмо.
Я пожала плечами.
— Менты нас в гроб вгонят.
Я покосилась на обезображенное тело и заметила:
— Менты еще полбеды.
Сонька зябко поежилась.
— Чего ж тогда?
— Откуда я знаю?
Сонька стала хмуриться и наливаться краской.
— Все ты… вечно тебе больше всех надо.
Видишь, люди что-то зарывают, и шла бы себе дальше, уж, наверное, они не рассчитывали на то, что какой-то придурок сразу вырывать начнет.
— Два придурка, — поправила я.
— Я не в счет. Это ты меня с толку сбила, вот спросонья и дала маху. Сиди теперь с покойником. Оторвут нам башку, как пить дать, и поделом… Ох, тяжко мне…
— Да заткнись ты! — прикрикнула я.
— Сама заткнись. Вляпались… ух, фашистское отродье! — буркнула Сонька.
— Жидовка недобитая… — парировала я.
Мы вздохнули и заскучали.
— Грет, — позвала через минуту Сонька.
— А?
— В милицию нельзя звонить.
— Тупому ясно.
— Что делать?
— Назад везти, — решилась я, — где взяли, туда и положим. И забудем.
— Не хочу я на кладбище, — запаниковала Сонька.
— Хорошо, давай у тебя в погребе зароем.
— Свинья ты все-таки, приволокла покойника…
— Да заткнись ты… Проверь у него карманы, может, узнаем, кто он.
— Зачем?
— А я откуда знаю?
— Вот всегда у тебя так, — проворчала Сонька.
Карманы были пусты. Я еще раз взглянула на покойника: цвет волос из-за крови не определишь, лицо разбито, ухо разорвано, отпечатки пальцев отсутствуют, тело в тех местах, где его можно было рассмотреть под синяками и ссадинами, без особых примет.
Если таковые и были, то мы их не увидели.
Более или менее уверенно можно было утверждать лишь, что это молодой мужчина.
Выходило, могила его останется безымянной.
— Ладно, — решилась я, — поехали.
— Может, попозже, — заскулила Сонька.
— Чем скорее мы от него избавимся, тем лучше.
— Ну и вляпались, ну и вляпались, — запричитала моя подружка и тут же совершенно другим голосом спросила:
— Медальон заметила?
А я-то надеялась, что обойдется. Как же…
— Заметила, — ответила я зло. На шее покойника на толстой витой цепочке висел медальон: в овале две сплетенные змеи. Работа тонкая, вещь оригинальная, и если мои скромные познания со мной шуток не шутят дорогая.
— Надо снять, — сказала Сонька с легкой грустью.
— Спятила? Убийцы не сняли… Значит, причина была. Вещица заметная.
— Я бедная женщина, и как я, по-твоему, смогу золото в землю зарыть?
— Сможешь.
— Что я, дура какая? Спрячем. В конце концов его переплавить можно. Золото, оно и в Африке золото, слышь, Гретхен? — не унималась Сонька Как-то мы должны компенсировать свои муки.
— У, крохоборка? — разозлилась я. — Что значит гены: за копейку удавишься.
— Твои-то не лучше, у трупов зубы дергали.
— Коронки, — поправила я.
— Коронки что, не зубы? И кто бы говорил о копейках? Эта штука денег стоит, слышишь? Мы ж не будем им на рынке трясти…
— Заткнись, — рявкнула я и замахнулась.
Сонька втянула голову в плечи и зажмурилась. Через несколько секунд приоткрыла один глаз и, убедившись, что драться я не собираюсь, расслабилась.
— Ладно, чего ты… — пробормотала она жалобно.
Я махнула рукой:
— Делай, что хочешь, только если тебя за этот медальон потом прирежут, не стони.
— Ты мне еще спасибо скажешь, — обрадовалась Сонька, снимая цепочку. Мы еще….
— Не мы, а ты, — перебила я, — мародерка.
— Ну как хочешь. Я этот медальон внукам в наследство оставлю.
— Каким внукам? У тебя и детей-то нет.
— Может, будут.
Сонька ушла прятать медальон, а я грустно смотрела на покойника.
— Что ж нам с тобой делать-то? — спросила я задумчиво, но он ничего не предложил. — Славку разбудим? — осведомилась я, когда Сонька вернулась.
— С ума сошла? У Славки язык, как помело. Нет уж, мы этого парня сюда притащили, придется нам с тобой отсюда нести.
Вздохнув, мы ухватились за полы пальто и понесли труп к машине.
— Давай в багажник, — сказала Сонька, — ему теперь все равно.
Засунуть труп в багажник оказалось делом нелегким, мы потратили на это минут десять.
— Лопаты где? — спросила я.
— В машине. — Сонька заняла водительское место, я села рядом, и мы покатили на кладбище, не включая фар. Был второй час ночи, в лесу темень жуткая. А в багажнике покойник.
— Гретка, — начала ныть подружка, — может, все-таки в милицию, а?
— Ты вспомни, как он выглядит, хочешь познакомиться с теми, кто его так отделал?
Санька не хотела. Мы остановились возле ограды и вышли.
— Хорошо, хоть яму рыть не надо, — сказала Сонька. Мы достали лопаты, открыли багажник, собираясь вытащить покойника, и тут очень отчетливо поблизости хрустнула ветка. Мы замерли, вглядываясь в темноту.
Там, впереди, кто-то был и также ждал, замерев.
— Бежим, — выдохнула Сонька, хлопнув крышкой багажника. Мы бросились в машину, пока я лопаты засовывала, Сонька завела ее, к счастью, с первого раза, через несколько секунд мы уже неслись по дороге.
— «Хвоста» нет? — деловито спросила Сонька.
— Нет, — не очень уверенно ответила я, вглядываясь в темноту.
Машина притормозила у крыльца, когда Сонька спросила трагическим шепотом:
— И что теперь?
Я напрягла мозги. Безрезультатно. Попробовала еще раз, с тем же успехом. Положительно, сегодня я ни на что больше не годилась, вздохнула и сказала:
— Давай-ка спать. Утро вечера мудренее.
Сонька была похожа на выжатый лимон, и возражать сил у нее, как видно, не было.
— А труп? — смиренно спросила она. — Оставим в машине?
— Сдурела? Давай его в чулан.
В третий раз за ночь мы ухватились за полы пальто и поволокли покойника в дом.
— И чего мы так испугались, — ворчала я, задыхаясь от тяжких трудов, никого ведь на кладбище не было.
— Может, не было, а может, и было. Как хочешь, только я туда больше не поеду.