Елена Арсеньева - Краса гарема стр 9.

Чем больше Маша всматривалась в ее лицо, тем отчетливее понимала, что не только могла, но и в самом деле была ею!

Итак, перед ней… перед ней и в самом деле стояла…

– Лушенька! – потрясенно вскрикнула Марья Романовна, и вместе со звуком собственного голоса к ней вернулась и память о происшедшем. И память эта была столь пугающей, что молодая женщина вновь лишилась чувств.

Тихо войдя в дом Сосновского, где обнаружили они лежащей почти без памяти жену его, над которой хлопотала старая нянька Наташина, офицеры и Свейский похвалили хозяина за то, что не перебудил слуг и не учинил ненужной и даже вредной суматохи. Они прекрасно понимали, сколь убийственны в провинции молва и дурная слава. Молодые люди надеялись, что выручить из беды пропавших женщин удастся, не поднимая при этом шума. Само собой, более прочих пекся о том Сосновский, но немало был заинтересован и Казанцев – как жених, которому также надлежало охранять репутацию невесты.

Ночные посетители разошлись по комнатам Наташи и Марьи Романовны, не оставив без внимания и каморку по соседству со спаленкой госпожи Любавиновой, где обитала ее горничная девушка, также исчезнувшая. Кроме того, Охотников побеседовал с нянькою, а затем с фонарем побродил вокруг дома и постоял на обоих крылечках, вглядываясь в ночную мглу. По всем приметам выходило, что к утру непогода уляжется, но пока рассмотреть хоть что-то в царящей вокруг мокрой, наполовину снеговой, наполовину дождевой апрельской сумятице было невозможно. Впрочем, дальние дали Охотникова особенно не интересовали, он больше глядел себе под ноги, и вид у него, когда все четверо мужчин собрались в гостиной, оказался весьма раздосадованный и озабоченный. Впрочем, и другие тоже не выглядели веселыми, а хмурили брови и отводили глаза от чуть живого от горя и усталости Сосновского.

– Ну что я могу сказать, господа, – со вздохом промолвил Охотников. – Ситуация не слишком радостная. Невеста ваша, Казанцев, без сомнения, похищена, и соучастницей сего была, как это ни печально признавать, служанка вашей гостьи, господин Сосновский, – Лушенька. Вывод сей я делаю на том основании, что пожитки обеих дам – и Натальи Алексеевны, и Марьи Романовны – не тронуты, а вот от убогого скарба служанки не осталось ничего: ни гребня частого, ни сменной рубахи. Исчез также теплый платок и армячишко, в кои горничная одевалась при непогоде. Кроме того, на заднем крыльце, в талом снегу, с подветренной стороны, видел я не заметенные порошею следы маленьких лаптей, что значит: девка экипировалась надлежащим образом, обулась перед дальней дорогою, в то время как барышня Сосновская была выведена из дому в домашних легоньких туфельках, а Марья Романовна – вовсе босая. Я обнаружил, – добавил Охотников, предупреждая расспросы, – что домашние туфли гостьи валяются под кроватью, а обувь молодой хозяйки отсутствует. На крыльце же, рядом со следами лаптей, видны отпечатки ног – и босых, и обутых в туфельки. Это подкрепляет мои выводы. Согласитесь, если женщина по доброй воле собирается в путешествие, пусть и самое недолгое, она готовится к нему столь тщательно, обременяет себя таким ворохом вещей, что ее спутнику только за голову хвататься приходится. В комнатах же барышни и ее гостьи весь дамский обиход брошен, кроме ночных рубах да капотов. Похитители, значит, имели при себе шубы и другие теплые вещи, чтобы дамы не успели испугаться холода и убежать домой. Можно также предположить, что Марья Романовна вечером и ночью маялась какой-то хворью. Вы все видели следы ее недомогания в комнате: ведро и прочее. Вероятно, госпоже Любавиновой была поднесена некая отрава, чтобы затуманить ее разум. Ведь она старше барышни Натальи Алексеевны, а значит, опытней, она могла почуять опасность и насторожиться, поднять крик да и вообще оказать нешуточное сопротивление. Я имел удовольствие видеть эту даму только раз, но успел понять, что она не из тех дурочек, кои при малейшем ветра дуновении валятся без чувств. Похитителям же и их сообщнице, горничной девке, нужно было непременно обессилить ее, вот затем, думаю, они и подлили ей в питье или пищу отраву.

– Боже мой, Машенька, дочь покойной сестры моей, – жалобно простонал Сосновский, – да жива ли ты или уже встретилась на том свете со своей маменькой?

– Уверен, что жива, не то мы уже обнаружили бы ее труп, – подал голос Казанцев, а Охотников согласно кивнул. – Марья Романовна – редкостная красавица, и если мы правы в своих предположениях, что дам похитили, не сомневаюсь, красота ее сыграла в том немалую роль.

– Наташенька моя тоже была красавица, – с тоскливым укором пробормотал Сосновский, заливаясь слезами.

– Да что вы, Алексей Васильевич, о ней в прошедшем времени?! – возмутился Свейский. – Даже и мыслить о дурном не смейте: воротится дочь ваша, и племянница тоже!

– А не воротятся сами, я буду искать Наталью Алексеевну и Марью Романовну, пока не найду, – сказал Казанцев, однако в голосе его не было должной уверенности, и это немедленно почуял отец его невесты.

– Ох, рвется мое сердце от безнадежности! – прорыдал Сосновский. – Спасибо на добром слове, Александр Петрович, вы благородный человек, только где же, в какой стороне искать драгоценную пропажу станете?! Даже если увезли девочек моих злодеи, то следы их давно снегом замело, ищи теперь ветра в поле! Никто похитителей не видел, никто и не слышал, конечно, о них!

– А вот это вы зря, господин Сосновский, – проговорил Охотников, – вы сами их и видели, и слышали.

– То есть как? – озадачился хозяин дома.

– Да так, – спокойно ответил Охотников. – Помните ли тот возок, который едва не столкнулся с вашим, когда вы возвращались домой? Вы еще рассказали, будто кучер облаял вас на басурманском наречии, крикнув что-то про яму, в которую непременно свалите вы свою башку? Не припомните ли, в каком месте, на какой дороге это произошло? На казанской?

– Да нет, на Московском тракте, – растерянно проговорил Сосновский. – Мы ведь по нему возвращались.

– Ну вот вам и ответ, куда повезли похищенных, – сказал Охотников. – Татаре, значит, местные тут ни при чем. Искать следует в московском направлении. Подозреваю, что эти яма и башка, вами услышанные, есть не что иное, как «яман башка»: дурная голова, плохая голова на кавказских наречиях. Вспомните лексикон, который употребили похитители при изготовлении фальшивки – так называемого прощального письма. Тот же набор словесный! Концы с концами довольно легко связываются, не так ли?

– Вы, сударь, совершенно как великий Архаров![6] – восхищенно воскликнул Свейский. – Я бы желал оказаться вам полезным в поисках. Вот какое мое предложение. Если девка Лушка и впрямь была пособницей похитителей, нельзя исключать, что о ее делишках наслышаны и другие люди в Любавинове. Возможно, что она воротилась домой или дала о себе каким-то образом знать. Поэтому кому-то из нас непременно нужно побывать в Любавинове, и я готов взять на себя эту обязанность. Конечно, появлюсь я там под приличным предлогом. И предлог такой у меня есть. В Любавинове сейчас всем заправляет дядюшка покойного мужа Марьи Романовны, некто Нил Нилыч Порошин. А некоторые земли моей супруги, Анны Викторовны, граничат с любавиновскими. Там есть спорные участки… Конечно, при жизни майора никаких споров не возникало, да и Марья Романовна на земли эти не претендовала, однако Нил Нилыч держит себя теперь хозяином и намерен имение за чужой счет расширить. Вот я и приеду в Любавиново – якобы для делового разговора, а сам тишком наведу справки о Лушке, буду ловить всякий слух и немедленно сообщу вам, господа. Отправиться в путь я могу завтра, верней, нынче же, – поправился Свейский, взглянув в окно, за которым уже начало брезжить. – Только надобно уговориться, куда мне посылать вести и где искать вас в случае необходимости. Вы, я полагаю, в N сидеть не станете?

– Разумеется, – решительно кивнул Казанцев. – Вы ведь со мной поедете, Охотников?

– Само собой, что за вопрос? – удивился тот. – Какой вояка откажется участвовать в столь благородном деле, как спасение прекрасных дам, к тому же если тут неким образом замешаны ненавистные мне черкесы или им подобная черномазая братия? Все ваши письма, Петр Васильевич, – обратился он к Свейскому, – вы можете посылать в Москву, на адрес моей матушки, Прасковьи Гавриловны Охотниковой: Большая Полянка, возле церкви Николы Угодника, собственный дом. Если же следы похитителей приведут нас в Санкт-Петербург, то здесь обращайтесь в дом господина Шершнева, улица Гороховая, возле Фонтанки. Это мой зять; жена его – сестра моя – все будет знать о наших перемещениях и местонахождении.

– Во имя Господа Бога, – простонал в эту минуту Сосновский, доселе безмолвно внимавший торопливым переговорам, – да как же вы станете искать иголку в стоге сена?! Куда кинетесь? Возок тот проклятущий был запряжен словно бы не конями, а чертями крылатыми. Вмиг исчезли они из глаз! След злодеев давным-давно замело! А если и впрямь завезли наших несчастных Наташу и Машу в столицы, то отыскать их там и вовсе будет немыслимо, что в одной, что в другой!