Герберт Уэллс Над жерлом домны
Вечер был жаркий и душный. На западе алела одна полоса, словно солнце нехотя покидало одетую в летнее убранство землю. Они сидели у открытого окна, очевидно, стараясь убедить себя, что воздух там свежее. В саду темнели очертания деревьев и кустов; за садом на улице горел газовый фонарь ярко-оранжевым пятном среди синей вечерней мглы. Еще дальше виднелись три огонька семафора, ярко выделявшегося на темном фоне нависших туч. Мужчина и женщина говорили друг с другом тихо, почти шепотом.
— Он ничего не подозревает? — нервно спросил мужчина.
— Где ему! — сердито ответила женщина, словно вопрос раздражал ее. — Он думает только о своем заводе да о цене угля. Ведь это человек, лишенный всякого воображения, совершенно чуждый поэзии.
— У него и сердце стало железное, — ответил мужчина.
— Да у него и сердца-то никакого нет, — сказала женщина. Лицо ее носило выражение недовольства, раздражения. Она отвернулась и начала смотреть в окно. Издали слышались рев и шум; звуки приближались, становились все яснее и яснее; наконец весь дом задрожал, раздался лязг и грохот мчавшегося мимо поезда. Над выемкой показался яркий свет и густые клубы дыма. В серой мгле, окутывавшей набережную, промелькнули один за другим какие-то темные, удлиненные четырехугольники — раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… да, восемь платформ. Они промчались мимо, одна за другой, исчезая в отверстии поглотившего их туннеля. Вот и последняя туда входит… и вдруг все пропало — и поезд, и дым; даже грохот мгновенно прекратился, словно чудовище, все пожрав, снова закрыло пасть.
— Когда-то вся эта местность была цветущим зеленым садом, — сказал мужчина. — А теперь это геенна огненная. Вон там видны только груды шлака да трубы, извергающие пламя и копоть чуть ли не до небес… А впрочем, какое нам теперь до этого дело? Скоро настанет конец — конец всему этому бездушью. Скоро… Завтра…
Он произнес последнее слово шепотом.
— Завтра, — тоже прошептала она, по-прежнему глядя в окно.
— Любимая! — сказал он и положил на ее руку свою.
Она вздрогнула и повернула голову. Взгляды их встретились; каждый словно старался проникнуть на дно души другого. Выражение лица женщины вдруг смягчилось.
— Милый, — нежно проговорила она. — Как странно мне, что ты вошел в мою жизнь… что ты раскрыл передо мной…
Она умолкла.
— Что я раскрыл перед тобой?.. — спросил он.
— Целый волшебный мир… — она остановилась и шепотом еще тише продолжала: — Мир любви.
Вдруг что-то щелкнуло; сзади них захлопнулась дверь. Оба повернули голову: мужчина быстро откинулся назад. В темной комнате стояла высокая темная фигура. Вошедший молчал. В полумраке смутно белело его лицо, но выражения его глаз не было видно: они казались лишь темными пятнами под редкой дугой насупленных бровей. Раут почувствовал, как все мускулы его тела вдруг напряглись. Когда это муж успел открыть дверь? Что он слышал? Все ли он разобрал? Что он успел заметить?
Целый ряд вопросов мгновенно пронесся у Раута в голове. Наконец после бесконечной, казалось, паузы раздался голос вошедшего:
— Ну, что? — спросил он.
— Я боялся, что совсем не застану вас, Хорракс, — сказал стоявший у окна. Он судорожно схватился за подоконник, чтобы не упасть. Голос у него дрожал.
Неуклюжая фигура Хорракса вышла из темноты и приблизилась к окну. Он ничего не ответил на замечание Раута. Несколько мгновений он стоял и глядел сверху вниз на мужчину и женщину.
Женщина почувствовала, что у нее внутри все похолодело.
— Я говорила мистеру Рауту, что ты можешь и не вернуться сегодня, — сказала она. В голосе ее не слышалось ни малейшей дрожи.
Хорракс, все так же молча, вдруг опустился на стул, стоявший рядом с рабочим столиком его жены. Могучие руки его сжались в кулаки. Из-под нависших бровей глаза метали искры. Он тяжело дышал.
Взгляд его попеременно устремлялся то на женщину, в которую он до сих пор верил, то на друга, которому он до сих пор доверял.
В течение одной секунды все трое почти понимали друг друга. Но ни один не смел произнести слова, которое рассеяло бы это ужасное чувство напряженности.
Хорракс первый наконец прервал молчание.
— Вы хотели видеть меня? — спросил он Раута. При звуке его голоса Раут вздрогнул.
— Да, я пришел к вам, — сказал он, решив лгать до последней минуты,
— В чем дело? — спросил Хорракс.
— Вы обещали, — сказал Раут, — повести меня полюбоваться световыми эффектами дыма при луне.
— Да, я обещал повести вас полюбоваться световыми эффектами дыма при луне, — сказал Хорракс, словно повторяя заученный урок.
— Я как раз надеялся поймать вас перед тем, как вы отправитесь на завод, — продолжал Раут, — я думал пройти туда с вами.
Снова наступило молчание. Неужели обманутый муж на самом деле так равнодушно относится к тому, что видел? Да и видел ли он что-нибудь? Сколько времени прошло с тех пор, как он успел войти? Ведь тогда, когда скрипнула дверь позади их…
Хорракс взглянул на профиль женщины, смутно белевший в полумраке. Затем он посмотрел на Раута и вдруг пришел в себя.
— Как же, как же, — сказал он, — я обещал показать вам завод в самом романтическом виде. Странно даже, как я мог об этом позабыть.
— Но если это вас хоть сколько-нибудь затрудняет… — начал Раут.
Хорракс снова вздрогнул. Его горевшие мрачным огнем глаза вдруг зловеще сверкнули.
— Нисколько! — ответил он.
— А ты рассказывал мистеру Рауту про все световые эффекты, про контраст яркого пламени с окружающим мраком, которым ты так восхищаешься? — спросила женщина.
Она наконец решилась взглянуть на мужа; уверенность постепенно возвращалась к ней, но в голосе у ней звучали какие-то неестественные нотки.
— Эта ужасная твоя теория о том, что одни машины прекрасны, а все остальное в мире лишено красоты. Я думаю, что он замучит вас, мистер Раут! Ведь это его знаменитая теория, его великое открытие в области искусства.
— Я вообще медленно прихожу ко всяким открытиям, — мрачно произнес Хорракс. От звука его голоса у его жены похолодело сердце. — Но когда я до чего-нибудь дохожу… — и он умолк.
— Ну? — сказала она.
— Нет, ничего, — ответил Хорракс и вдруг встал с места.
— Я обещал показать вам завод, — сказал он Рауту, положив свою огромную могучую ладонь на плечо своего друга. — Хотите пойти сейчас?
— С удовольствием, — сказал Раут и тоже встал. Снова наступило молчание. Каждый старался в окружающем полумраке разглядеть выражение лица других. Рука Хорракса все еще покоилась у Раута на плече. Раут уже начинал думать, что все сойдет благополучно. Но мистрис Хорракс хорошо знала своего мужа; ей был знаком этот зловеще-спокойный тон; она его боялась. В душе у нее бушевали самые разнородные чувства, но все они постепенно начинали уступать место одному: какому-то смутному опасению несчастья.
— Отлично, — сказал Хорракс. Он снял руку с плеча Раута и повернулся, чтобы идти.
— Где моя шляпа? — Раут в темноте искал шляпу глазами.
— Нет, это мой рабочий ящик, — сказала мистрис Хорракс. Она рассмеялась, но в этом смехе звучали истерические нотки. В сумраке рука Раута коснулась ее руки, лежавшей на спинке стула.
— Ах, вот моя шляпа! — сказал он. Женщине безумно хотелось шепнуть ему несколько слов, предупредить его, но она не в силах была издать ни одного звука. «Не ходите с ним, берегитесь!» — силилась она выговорить, но уже было поздно, и удобный момент прошел.
— Нашли? — спросил Хорракс. Он уже успел приоткрыть дверь. Раут направился к нему.
— Пожалуй, вам лучше проститься с мистрис Хорракс, — сказал Хорракс; в его тоне по-прежнему звучало зловещее спокойствие. Раут вздрогнул и повернулся.
— Покойной ночи, мистрис Хорракс, — сказал он и протянул ей руку.
Хорракс, стоя у открытой двери, пропустил Раута вперед. Обычно он не бывал так вежлив с мужчинами. Когда Раут уже исчез за дверью, он молча посмотрел на жену и тоже вышел из комнаты. Женщина стояла не двигаясь; она прислушивалась к шагам, которые раздавались в коридоре: ей казалось, что грузная походка ее мужа напоминает ей бас, а легкая Раута — дискант.
Вот с шумом захлопнулась входная дверь. Мистрис Хорракс медленно подошла к окну и высунулась из него. Ее муж и Раут промелькнули у калитки сада; затем они вышли на дорогу, где их на мгновенье осветил фонарь, а потом черная масса кустов скрыла их из вида. В этот короткий миг она не успела разглядеть выражение лиц, издали казавшихся лишь бледными пятнами в темноте; она по-прежнему боялась и сомневалась и страстно жаждала узнать. Наконец она упала на широкое кресло и так и осталась сидеть в нем; широко открытые глаза ее глядели куда-то вдаль, на красные огни доменных печей, сверкавшие на фоне неба. Так она просидела больше часа, все в той же позе.