– Детонька… – прошептала она, – детонька… Как же мне тебя благодарить-то?
– Да брось ты! – фыркнул Есеня, поднялся и кивнул ребятам, – пошли отсюда! Нашла тоже детоньку!
Он был доволен собой, и видел, что ребята, хоть и не одобряют его, но смотрят-то с восхищением и завистью! Подумаешь – золотой! Отец не бедный человек, нож за три дня сделал, и еще сделает. Конечно, в месяц он едва ли зарабатывал больше трех золотых, но ведь зарабатывал без всяких проблем! И, между прочим, Есеня тоже хлеб ел не даром – отцовская кузня осточертела ему хуже горькой редьки.
Горшечница молча и быстро поднялась и потащила свою тележку прочь, положив монету за щеку – оттуда-то точно не украдут! Ребята же выбрались, наконец, из толпы, в которой и поговорить-то толком не было возможности, и направились в город.
– Ну че, Балуй? Небось, боишься домой идти? – насмешливо посмотрел на Есеню Сухан, когда тот попытался повернуть в сторону кабака. Сам Сухан был маменькиным сынком – розовощеким, с большими глазами и длиннющими ресницами, немного ниже ростом, чем Есеня. Но во всем брал пример с товарищей, чем заслужил их снисхождение.
– Чего это я боюсь-то? – Есеня пожал плечами.
– Ну те батька и всыплет за золотой! – кивнул Звяга.
– Че, в первый раз, что ли? – хмыкнул Есеня и повернул к дому, – подумаешь!
В их троице главным, несомненно, следовало считать Звягу. И хотя Есеня казался со стороны заводилой, на самом деле Звяга просто не выпячивал себя вперед. Он был старше Есени почти на год, и в жизни разбирался гораздо лучше.
Конечно, домой идти вовсе не хотелось. Никакой вины за собой Есеня не чувствовал, но отцу ведь этого не объяснишь. Но раз кто-то считает, что он боится отцовского гнева, то кабак придется отложить.
– Ты чокнутый, – Звяга сплюнул на пыльную мостовую, – какого рожна ты ей золотой-то отдал? Щас бы уже в кабаке сидели, а теперь дождешься тебя, как же!
– Не твое дело. Захотел и отдал, – ответил Есеня, – а вообще, можете и подождать – у вас-то, небось, своих денег сегодня нету.
– Подождем, подождем, не боись. Я вот нарочно у ворот встану, послушаю, как ты у батьки будешь прощения просить.
– Когда это я у него прощения просил? – Есеня вскинул голову.
– А что, никогда не просил?
– Никогда! – Есеня презрительно скривился.
– Ври больше! – расхохотался Сухан.
Есеня обиделся и пошел быстрее. Он на самом деле никогда не просил у отца ни прощения, ни пощады, когда тот драл его всем, что попадалось под руку – зачем доставлять ему удовольствие? Еще лет в десять он понял, что отца его молчание выводит из себя, и получал от этого злорадное, извращенное наслаждение, отлично зная, что жалобным криком мог бы и смягчить суровое родительское сердце.
Пока друзья смотрели ему в спину, Есеня шел быстро, гордо расправив крепкие мальчишеские плечи, но как только калитка за ним захлопнулась, решительности у него немного поубавилось. Да из-за золотого отец взбесится так, что, чего доброго, и вовсе его убьет.
– Ну, – услышал он голос отца из конюшни, – чего ты там встал? Давай быстро, я тебя давно жду!
Услышал, наверное, как хлопнула калитка… Ничего не поделаешь, Есеня почувствовал, как дрогнули колени, и зашел в конюшню. Отец чистил Серка – собирался куда-то ехать, не иначе.
– Ну? – снова поторопил отец.
Есеня не спеша снял с шеи кошелек и вытряхнул на ладонь четыре серебряника – медяки он давно припрятал поглубже. Отец похлопал коня по шее, постучал скребком по стене, отложил его на полку и вышел из денника, вытирая руки об штаны. Есеня молча протянул ему деньги, стараясь, чтобы лицо выражало исключительно презрение к происходящему, а не волнение или страх.
– Эй, а где золотой? – вполне миролюбиво спросил отец.
– Потерял, – Есеня пожал плечами.