— В таком случае, — сказал он, — я вам отвечу: да. Да! Потому что в музее что-то происходит, и я не могу понять что. Я спрашивал себя, уж не схожу ли я с ума… — Он поник головой.
— Присядьте, — предложил Бенколин. — Присядьте и расскажите нам все.
Шомон перегнулся через стол и мягко подтолкнул старика к стулу. Августин сел и принялся покачиваться на стуле, постукивая пальцами по нижней губе.
— Не знаю, сможете ли вы понять, что я имею в виду, — заговорил он, недолго помолчав. Теперь голос его стал четче и бодрее: чувствовалось, что он давно ждал возможности излить душу. — Цель, иллюзия, дух музея восковых фигур — это атмосфера смерти. Она безмолвна и неподвижна. От дневного света она, как сон, отгорожена каменными гротами, в ней слышно лишь эхо, она пропитана сумрачным зеленым светом, как будто в глубинах бездонного моря. Вы понимаете меня? Там все мертво, все застыло в жутких или величественных позах. В моих пещерах — подлинные сцены прошлого. Марат, заколотый в своей ванне. Людовик Шестнадцатый, кладущий голову на гильотину. Бледный как мел Бонапарт — он умирает в постели в маленькой коричневой комнатке на Святой Елене, за окном завывает шторм, в кресле дремлет слуга… — Казалось, маленький человечек говорил сам с собой, но при этом он цепко держал Бенколина за рукав. — И понимаете ли, это безмолвие, это недвижное скопище героев далекого прошлого — это мой мир. Я думаю, что мой музей напоминает кладбище, потому что состоит из фигур, навсегда застывших в позах, в каких находились в момент смерти. Но это единственная фантазия, которую я себе позволяю. Я не воображаю, будто они живы. Сколько раз по ночам проходил я меж своих фигур, перешагивал через ограждение, стоял совсем близко от них! Я наблюдал за мертвым лицом Бонапарта, представляя себе, будто и в самом деле присутствую при его агонии, и мне казалось, что я вижу трепет свечи, слышу шум ветра и бульканье у него в горле…
— Что за дьявольская чушь! — взорвался Шомон.
— Нет… Дайте договорить! — умоляющим тоном проговорил Августин, и голос его был далеким, как будто потусторонним. — Господа, после таких фантазий я чувствовал себя опустошенным, я дрожал и обливался слезами… Но, понимаете, я никогда не верил, что мои фигуры в самом деле живые. Если бы одна из них шевельнулась, — голос его пронзительно зазвенел, — если бы одна из них когда-нибудь шевельнулась у меня на глазах, я бы, наверное, сошел с ума.
Вот чего он боялся. Шомон снова сделал нетерпеливый жест, но Бенколин остановил его. Ухватившись рукой за подбородок, детектив с возрастающим интересом наблюдал из-под набухших век за Августином.
— Вы никогда не усмехались, глядя на посетителей музеев восковых фигур? — заторопился старик. — Иные заговаривают с восковыми фигурами, принимая их за живых людей… — Он взглянул на Бенколина, который согласно кивнул. — А другие, наоборот, принимают стоящих неподвижно таких же посетителей, как они, за экспонаты и вздрагивают, стоит тем пошевелиться… Ну так вот, в моей Галерее ужасов есть фигура мадам Люшар, — вы ведь слышали об этой убийце?
— Я сам отправил ее на гильотину, — коротко отозвался Бенколин.
— Ага! Вы понимаете, мсье, — взволнованно продолжал Августин, — некоторые из фигур — мои старые друзья. Я с ними разговариваю. Я их люблю. Но эта мадам Люшар… Я ничего не мог поделать, даже когда лепил ее. Я видел, как зло под моими пальцами обретает форму в воске. Это был шедевр, но он пугал меня. — Его передернуло.