Она посидела еще немного в одиночестве, покусывая губу и глядя в стену. Перед ней на стене возникали картинки из далекого прошлого. Вот четыре девчонки в школьной форме сидят на сломанной скамейке среди цветущей черемухи. Месяц май, выпускной класс. Сквозь кусты виднеется спортивная площадка, по которой носятся пятиклассники, гоняют футбольный мяч. Они орут, бьют по мячу, поднимают столбы пыли. Девчонки морщатся, хотя от пыли их надежно защищает духовитая черемуха. Ирка курит, часто затягиваясь болгарской сигаретой. Ее русые волосы (тогда еще не обесцвеченные до снежной белизны) свободно падают на плечи. Другая школьница, рыжеволосая, похожая на остроносую лисичку, щурится в зеркальце, подводя свои глаза (тоже какие-то лисьи), то и дело облизывая языком черный карандаш. Одновременно она что-то рассказывает подругам, что-то, наверное, очень увлекательное и в то же время немного стыдное, потому что Кате неловко ее слушать. Лена, полненькая, смешливая, снимает очки (она очень близорука), кладет их в карман и, сразу изменившись в лице, как все близорукие люди без очков, тянет к себе цветущую ветку черемухи. Она долго нюхает ее, улыбается, и Кате кажется, что она сейчас мыслями далеко-далеко от них. Потом она резко отпускает ветку, и черемуха осыпает девчонок маленькими белыми лепестками. Лена смеется. Сама Катя сидит не на лавочке, а на широком низком пеньке, у ног своих подруг. У них выдался свободный урок — математичка заболела. Через полчаса будет урок французского. Катя — лучшая по французскому, и приходится держать марку. Шорох ее обязательно вызовет отвечать, — и важно не осрамиться. Она достает из сумки учебник и раскрывает его на нужной странице. Сосредоточиться трудно — мешают крики на площадке, запах черемухи и голос Лики. «Матвеева сама виновата! — говорит Лика, засовывая в сумку зеркальце и карандаш. — Что она разъелась, как корова! Кто на нее такую посмотрит? Конечно, он клюнул на меня». Лика говорит так, совсем не думая о полненькой Лене. Лена беспомощно смотрит куда-то своими близорукими глазами. Кате становится неловко за подругу, но она ничего не говорит ей. За кустами видна девчонка из их класса. Новенькая, потому с ней никто не дружит. Какой смысл знакомиться как следует, если через полгода даже не вспомнишь, что она была?
Девчонку зовут, кажется, Оля. Да, Оля, и Оля проходит мимо, уткнувшись в учебник французского языка. Лика быстро оборачивается, замечает Олю и говорит подругам что-то в том роде, что Оля — круглая идиотка, хотя и лезет в отличницы, по ее мнению, она доносчица и вообще Лика ее ненавидит. Оля выслуживается перед Шорохом, хочет «пять» в аттестате, хотя на «тройку» не знает. Шорох — это учитель французского, он совсем молодой, только после института. С виду настоящий француз — обходительный, галантный, обожает красивых девочек. Лика находит, что он просто прелесть и вылитый Жерар Филип. Катя такого сходства не замечает. Шорох есть Шорох — немножко сальный, капельку пошловатый, любит пококетничать с ученицами. На самом деле он — Шахов Владимир Иванович, но когда он говорит что-то, то как будто шуршит — тихо-тихо, вкрадчиво, еле слышно.
Восьмое мая был день рабочий, но в редакции с самого утра начали отмечать грядущий праздник. Главный редактор делал вид, что этого не замечает. Он сперва сидел у себя, потом уехал в типографию и обещал вернуться к трем часам — к столу. Но стол действовал с самого утра, с начала рабочего дня, и вокруг этого стола сидели одни женщины.
— С ума сойти, журнал у нас женский, а редактор — мужик! — говорила одна, пожилая, иссохшая, в малиновой шелковой блузке. — Это же глупо. Верно, девочки?
Девочки согласились, что верно, глянули на прикрытую дверь и выпили. Пили вино «Монастырская изба», крепкие напитки ждали их впереди, когда вернется редактор и они окончательно усядутся за стол. Выпив, многие закурили, откинулись на спинки стульев, кое-кто расстегнул пуговицу на блузке и сказал, что очень жарко, настоящее лето. В это время зазвонил телефон.
— Лена, тебя!
Маленькая смуглая женщина встала из-за стола и взяла трубку.
— Я слушаю! — сказала она. — Кто? Как, это ты, Катюша…
— Да, — ответила Катя. — Представь, это я. Мне надо было позвонить тебе еще вчера, да что-то я поздно пришла в себя. Ну что? Ты все уже знаешь?
— Да, конечно… — Лена говорила негромко, потому что понимала, что к ее разговору прислушиваются все женщины, собравшиеся за столом. Все они уже были в курсе дела, все утро разговоров было только об этих двух убийствах. — Вчера вечером мне позвонили. Я должна была раньше прийти домой, но задержалась и поздно все узнала. Это ужасно.
— Ужасно, — эхом откликнулась Катя. — А как ты?
— Ты спрашиваешь в том смысле, жива я еще или уже нет? — спросила Лена. — Пока жива, хотя прийти в себя не могу. Хотелось бы поговорить с тобой. Увидеться.
— Конечно, я хочу того же. Ты скоро освободишься?
— Как тебе сказать… В принципе я свободна весь день, тут у нас небольшая пьянка, которая очень скоро перейдет в большую. Но я честно тебе скажу, что мне не до пьянок сейчас. Думаю, что и тебе тоже… Ты мне звонишь из дому?
— С работы. У нас как раз никакой пьянки нет, условия не позволяют. Но время у меня есть. Послушай, может быть, мы встретимся сейчас? Или вечером…
— Нет, вечером я буду сидеть дома, — вздохнула Лена. — Так мне приказали.
— Да и мне тоже. Скоро станем совсем невыездными. Так, может быть, сейчас? Белый день, и он…
Кто «он», женщины поняли обе, и развивать эту тему им не захотелось.
— Хорошо. Я думаю, сейчас я смогу уехать, — сказала Лена, — где увидимся?
— Давай, по старой памяти, в «Революции», — предложила Катя. «Революцией» они называли кафе в здании Музей Революции на Тверской, и когда-то они с Леной бывали там вместе.
— Хорошо, — поняла та. — Сейчас половина первого, я смогу быть там в час. А ты?
— И я смогу. Давай, буду тебя ждать.
Лена повесила трубку и взяла сумочку и пиджак, висевший на спинке стула, женщины встретили ее движение дружным неодобрительным гулом:
— Куда ты собралась? Только сели!
— Девочки, простите, но меня ждут по делу, — сказала она. — Я вернусь часа через полтора.
— Это из-за убийств? — поинтересовался кто-то. — Милиция?
— Не милиция, но из-за убийств. Мне надо идти. — Она накинула пиджак, причесалась перед зеркалом, протерла очки и вышла.
Катя сидела за угловым столиком в кафе Музея Революции. Голова у нее болела, и на душе было скверно. Ночь прошла без сна, и теперь ей казалось, что она вот-вот ткнется носом в свою чашку кофе и отключится. Дима позвонил ей утром домой и предупредил, что заехать не сможет: возникли непредвиденные сложности с его новым другом — японцем и он должен срочно с ним увидеться. «Прости, — сказал он. — Мне страшно тебя отпускать одну, но, может быть, ты поймаешь машину?» — «С ума сошел, — сказала ему Катя. — А в машине будет сидеть убийца?! Лучше я пешком пойду…» Мужа об одолжении она просить не хотела — он крепко спал, да и к тому же ей хорошо запомнился его отказ отвезти ее к Ирине. Добиралась она городским транспортом и метро и постоянно ловила себя на том, что оглядывается, ищет знакомые лица в текущей вокруг нее толпе, чувствует на себе чей-то пристальный взгляд. И теперь она была совершенно измотана этим новым чувством подозрительности. «Если так пойдет и дальше, — сказала она себе, помешивая ложечкой кофе, — мне придется ложиться в психиатрическую больницу. Начну подозревать собственного мужа!» В это время перед ней возник голубой пиджак, она подняла голову и узнала Лену.
— Слава Богу! — сказала Катя неизвестно почему и вдруг поняла, что сейчас заплачет. Лена быстро сняла очки, наклонилась, и подруги расцеловались.
— У тебя усталый вид, — сказала Лена, вглядываясь в нее. — Это из-за нашей истории?
— Да. И вообще, личные неприятности… — неожиданно призналась Катя. — Не знаю, что делать и к кому прислониться. Но это вопрос второй. Возьми себе что-нибудь и садись.
Лена заказала себе кофе, взяла бутерброд с сыром и пирожное.
— Потолстеть не боюсь, потому что всегда была толстой, — улыбнулась она, ставя все это на столик и усаживаясь. — А ты все такая же красавица.
— Перестань! Я бы на твоем месте не стала комплексовать из-за веса, — вздохнула Катя. — Помнишь, мы проводили опрос: сколько процентов мужчин предпочитают пухленьких женщин, а сколько — худых? И результат оказался не в мою пользу. Впрочем, это глупости. Расскажи сперва, как ты? Как с мужем?
— С мужем? — удивилась Лена. — Знаешь, наверное, он относится как раз к тем процентам, которые предпочитают пухленьких. С ним все прекрасно.
— Значит, ты исключение, — сказала Катя и тут же пожалела об этих словах. «Получается, что я пришла сюда в который раз рассказать одну и ту же историю. Нашла время, нечего сказать!»