Он тоже отключился, но ему не понадобилось слово, вполне хватило одного номера «Стальной магистрали» за 1936 год.
Поезд замедлил ход и остановился. Остановка была настолько неожиданной, что у Радецкого на лбу выступил холодный пот.
— Что-то не то… — задрожал мягкий голос, такой непривычный в его устах. — Не помню, чтобы когда-нибудь на маршрутах вдруг так тормозили посреди тайги!
В стену словно палкой заколотили. Турусов отодвинул дверь и в вагон вскарабкалась бабка лет семидесяти, крепкая, плотная, с румяным лицом и в шерстяном платке.
— Ну все! — вздохнула она. — Поехали!
И состав действительно дернулся и покатился, набирая скорость.
— Вы куда, бабушка? — коровьим взглядом Радецкий впился в гостью.
— А мне до «Факела». Тут недалечко.
— До какого факела?
— Гостиница «Факел», сын мой там живет. Он у меня деньгодобытчик.
— А на какой станции эта гостиница?
— А бог ее знает! Нет там никакой станции. Машинисту место известно, он остановится — я и спрыгну, а там рядом…
Турусов с интересом слушал разговор Радецкого с бабусей. Как-то теплее, душевнее стало в вагоне, и Турусову подумалось, что хорошо бы, если б бабка эта с ними осталась. Варила бы им каши, надоедала бы своей болтовней.
— А сколько туда ехать? — спросил Турусов.
— Да, милок, сутки две-три.
Все равно, хоть два-три дня отдохнуть можно, подумал Турусов.
— Занятно, — протянул Радецкий, ни к кому не обращаясь. — Станции нет, а гостиница есть.
— А чего, у нас тут по Сибирьке таких гостиниц много. Они ж бесплатные, правда, и удобств никаких.
— А что ваш сын там делает?
— Я ж сказала, деньгодобытчик он.
— Хо-о-орошая специальность… — лицо Радецкого приняло задумчивое выражение.
— Конечно, милок, хорошая. Не чета всяким там инженеришкам. Как не приеду к нему — тыщенку-другую всегда дает на пропитание. А мне, старухе, больше и не надо. Аппетит у меня не тот.
— Да, недурно ему, видать, живется.
— Не жалуется он, это точно, — бабушка вытащила из кармана ватника, обшитого черным бархатом, бумажный сверток и разложила его на откидном столике служебного купе.
— Угощайтесь, голубчики!
На бумаге лежало грубо нарезанное мясо.
Сопровождающие взяли по кусочку.
— Я чай поставлю! — Турусов вскочил и вышел в тамбур за чайником.
Стал в тамбуре у окна. По спине пробежали мурашки. Окно с внешней стороны было замерзшим, лишь в верхней его части оставалось прозрачное пятно, сквозь которое проглядывался морозный лес.
— Зима, что ли?! — подумал Турусов.
Мысли как-то сами перескочили на эту крепкую бабку, ехавшую к сыну в какую-то странную гостиницу. «Факел»?! Хорошее название для этих суровых сибирских мест. А когда это они в Сибирь заехали?! Ехали, стучали колесами по рельсам и даже не задумывались о том, где они, собственно, находятся, а тут тебе Сибирь! А какая Сибирь: Западная или Восточная, пойди разберись! Одна она на весь Союз, одна и огромна. И куда бы ты ни ехал, но если долго едешь, обязательно в нее попадешь. Такая уж наука география; не просто география, а можно сказать, динамическая география тела, прямо зависящая от динамики духа и мысли. Горячие мысли охлаждать нужно, холодные подогревать, но не часто, да и до кипения ни в коем случае не доводить.
— Эй, профессор, а чай?! — прорвался сквозь тамбурную дверь голос напарника.
Турусов налил воды в коротконосое чугунное детище какого-то уральского заводика и поставил его на примус.
— Слышь, профессор, как ты насчет остановки в пути?
— Какой остановки? — не понял Турусов.
— А вот Клавдия Николаевна обещает нам на пару дней место в этом факеле. И говорит, кстати, что с машинистом договорится. У него тоже в том районе какие-то дела. Отдохнем на твердой почве и дальше покатим.
Турусов не понимал: шутит его напарник или говорит серьезно. Оставить груз на два дня, уйти от поезда, который может тронуться в любой момент, оставив их посреди сибирской зимы, холода и снегов?! Как же подписанный договор, где одним из условий значилось «ни в коем случае не оставлять груз без надзора»?
— Ты чего окаменел? Что, не хочешь жизнь за вагоном посмотреть?
— А груз?
— Никуда не денется. Не бойся. Такой случай представился, а ты дрейфишь! Если хочешь — оставайся, посторожишь свои ящички, пока я прогуляюсь.
— Нет, я пойду!
— Трудно тебя уговаривать, профессор. Излишне серьезно ты на нашу жизнь и на работу глядишь. Исправляйся, пока не поздно!
— Да, милок, — поддакнула Клавдия Николаевна. — Серьезным быть не надо, а то беды не оберешься! Серьезные, они всегда за все в ответе, а вот если так просто ко всему подходить — никто с тебя и не спросит. Вот сынок мой тоже поначалу серьезным был, студентов даже обучал, а как понял, что весь вред ему от его серьезности, так и бросил это дело. Вот поглядишь, как он нынче живет, побеседуешь… Может, и остаться там захочешь. Там многие остаются из тех, что в гости приезжают.
Бабка попила чайку, встала и прошлась по вагону.
— А что это у вас за ящички? Не продовольствие?
— Нет, — ответил Радецкий.
— Может, из одежи что?
— Да нет, там такое, чего не употребишь.
— Это плохо, — мудро покачала головой Клавдия Николаевна. — Такой груз никому не нужен. Везли бы валенки — совсем другое дело. Меня бы, старуху, парой-другой порадовали, а то мои поизносились.
— Да, — согласился Радецкий. — И вас бы порадовали, и сына вашего.
Два дня пролетели быстро. Клавдия Николаевна рассказывала о сыне, крутилась вокруг примуса, варя сопровождающим то гречку, то рис, то горох. Словно и не в вагоне они ехали, а жили в какой-то сельской хате, где и на печи поваляться можно, и пирожков испечь.