— Да, — согласился Фиест. — Мы.
— Бери тело. Надо бросить его в колодец.
— Хорошо. Куда бежим, брат?
— В Микены.
5
— Хорошо, если так, — буркнул Алкей.
В голосе хромца не было особого доверия. Сказал, чтоб прервать молчание, повисшее в зале. А про себя отметил: средний брат не стал укорять Сфенела за «доверие к сплетням». Еще бы: этот слух делал из Пелопидов героев — вступились за мать, взяв вину на себя. Таких не очищать — чествовать надо!
— Вот увидишь, — развивал успех Электрион, зачерпнув вина из кратера, — они нам еще пригодятся. Времена смутные, каждое копье на счету. А настоящих героев в Арголиде, сам знаешь — раз, два… Собственно, «раз» — и все. Вон, в углу сидит, отмалчивается. Встань, герой, покажись нам.
Мрак за колонной шевельнулся, обретая вид человеческой фигуры. Четыре шага из тьмы к свету: казалось, тень восстает из глубин Аида — с каждым шагом наполняясь жизнью.
— Радуйся, Амфитрион Персеид!
— И ты радуйся, дядя…
Встав в центре светового пятна от лампад, Амфитрион отметил, что дядя приветствовал его с умыслом — не Алкида, сына Алкея, но Персеида, потомка Убийцы Горгоны. Вровень с собой поставил! Усмехнувшись хитрому повороту дел, он шутливо крутнулся на пятках — любуйтесь, не жалко! Отцова стать, без груза лет и хромоты. Таким мог бы быть Алкей в молодости, если б не проклятая болезнь. Дедов прищур — только в отличие от покойного Персея, Амфитрион глядел в глаза собеседнику, а не поверх его правого плеча. Взгляд деда был взглядом смерти. Из глаз внука смотрел опасный, уверенный в себе хищник. Кудри и борода Амфитриона в сумраке мегарона отливали черной бронзой. Поди догадайся, какого они цвета на деле: каштанового? темно-русого? Широкий боевой пояс с бляхами из меди перетягивал хитон чуть выше бедер. На мускулистых ногах вместо сандалий — воинские эмбаты. Только что из похода вернулся? Или просто привык за долгие месяцы, сросся, как со второй кожей?
— Красавец! Гордись сыном, Алкей! Один он у тебя, зато орел…
Намек микенского ванакта был прозрачней воды в горном ручье. «Твой сын, брат, в отличие от тебя, герой. Но он один. А герой не должен быть один. Случись что, не приведи Зевс — без наследников останешься. У меня же — восьмерка законных, да еще приблудыш от рабыни. И повоевать есть кому, и у троноса постоять…»
— …Персеид! — продолжал восторгаться Электрион. — Не посрамил имя деда! Случись война — возглавишь войско, племянник? Ты ведь теперь лавагет, верно?
— Надо будет — возглавлю, дядя.
— Достойный ответ! Добычи много взял?
— Не жалуюсь. Завтра сам увидишь.
— Завтра я возвращаюсь в Микены, — Электрион развел руками. — Если с рассветом привезут, может, и увижу. Дела, знаешь ли… Кстати, что ты думаешь насчет беглых Пелопидов?
Вопрос был задан из чистой вежливости. Мнение «героя» на державных весах значило меньше перышка.
— На войне проще, дядя. Вот ты, вот враг. А тут… У меня нет ответа.
— Ты рассудителен не по годам. Война и политика — вино и уксус. Не спешишь судить о том, в чем не уверен? Это хорошо…
— Особенно для молодого лавагета.
«Который должен знать свое место, — эхом отдалось под сводами недосказанное Сфенелом. — Воюй, племянничек. А судьбы городов оставь нам — правителям.»
— Совет закончен, — Электрион шумно поднялся с кресла. — Думаю, тебе, Алкей, не терпится обнять сына без свидетелей. Проводи-ка меня в баню, Сфенел. Всем Микены хороши, но дворцовая баня у вас, в Тиринфе…
— Душистого пара, дяди.
В дверях Сфенел обернулся.
— Весь в деда, — подмигнул он племяннику. — Говоришь мало…
— На войне болтать опасно, — согласился Амфитрион.
— Подслушают? Враги?
— Почему подслушают? Убьют.
На войну Амфитрион ушел через год после смерти Персея.
Война обреталась под боком. Юго-восток Арголиды — скалистая Орея — изнемогал, силясь не уступить тафийским пиратам острова у побережья. Сперва казалось: лошадь отмахивается хвостом от назойливых слепней. Позже — зрелый воин отгоняет детвору с мечами-деревяшками. Шло время, лошадь и воин стали достоянием прошлого. Им на смену явилось новое сравнение: вепря, матерого секача, рвет стая псов. Тафийцам кровь из носу требовалось захватить хотя бы один остров, чтобы закрепиться на нем. Их родной архипелаг лежал на дальнем западе, в Ионическом море, рядом с мысами Ахайи — клювами хищных птиц, терзающими плоть волн — и горами нищей Акарнании. Но что значат расстояния для морских бродяг, промышляющих грабежом? Тафийцы кружили вокруг Пелопоннеса, как волки, взявшие жертву в кольцо. Или, войдя в Коринфский залив, перетаскивали корабли волоком через Истм — тридцать пять стадий не крюк — и резвились в здешних водах, как у себя дома.
Тафий, предок тафийцев, прозвал свой народ телебоями — Далеко Живущими. Что ж, телебои старались изо всех сил, чтобы сменить имя на Близко Живущих. Так близко, что упаси боги от подобного соседства. Ради этого даже предка переродилизаново, записав его в сыновья Посейдона и в правнуки — кого бы вы думали? — Персея Горгоноубийцы. «Правнук! — смеялся Амфитрион, узнав о новом родственничке. — Приманка для невежд! Но мудрецы — о, мудрецы знают…»
Память о болтливом рабе-педагогосе жила в нем.
Шутка с правнуком оказалась не столь глупа, как думалось вначале — а главное, не столь безобидна. Родство с Персеем дарило телебоям права на Арголиду. Нелепые, призрачные, дурацкие — но, подкреплены копьями пиратов, права с каждым днем делались ощутимей. В народе поговаривали об уступках. Ну, остров. Ну, приберут к рукам. Там скалы да козы, а так люди поселятся. Поселятся — и поделятся. Пираты рядом с домом гадить не станут. Отстегнут заколку с плаща…