ского подлога. Однако постановление об интернировании, изданное через неделю, ссылалось не на злободневное интервью, состоявшее из одних "шипов", а на мои старые статьи, напечатанные во Франции и Соединенных Штатах. Фальшь бросается здесь прямо в глаза!
Я могу, наконец, сослаться на свидетельство министра иностранных дел Кота49, который заявил на одном из избирательных собраний, дней за десять до моего интернирования: "Конечно, правительство знало, что Троцкий будет и впредь писать свои политические статьи ("политические хроники"), но правительство считало своим долгом оставаться верным демократическому принципу права убежища". Речь г-на Кота напечатана в официозе правительства. Вы все читали ее. Публичное свидетельство министра иностранных дел уличает министра юстиции в прямой неправде. Пытаясь в последний момент -скрыть действительное положение от общественного мнения, министр юстиции конфисковал у моих секретарей мое письмо, в котором я рассказывал о первом политическом интервью с ·его активным участием, и в самой грубой форме выслал обоих моих сотрудников из Норвегии. Почему? За что? Они даже не эмигранты. У них безупречные паспорта. Кроме того--и это важнее -- они безупречные люди.
Под видом убежища норвежское правительство подставило мне, господа судьи, ловушку. Я не могу этого иначе назвать. Разве не чудовищно, что полицейское учреждение, призванное проверять паспорта иностранцев -паспорта! -- берет на себя задачу контролировать мою научную и литературную деятельность, притом за пределами Норвегии? Если б дело зависело от господ Трюгве Ли и Констадов, ни "Коммунистический манифест", ни "Капитал" [Маркса], ни другие классические произведения революционной мысли не увидели бы света: ведь это произведения политических эмигрантов!
В качестве наиболее яркого примера моей зловредной дея- тельности правительство приводит мою статью, легально напечатанную во Франции и Соединенных Штатах в буржуазном еженедельнике "Nation". He сомневаюсь, что ни президент Соединенных Штатов, ни Леон Блюм не обращались к начальнику норвежской паспортной конторы за защитой от моих статей. Требование зажать мне рот исходило от Москвы. Но в этом норвежское правительство не хочет признаться, чтоб не обнаружить своей зависимости. Поэтому оно прикрыло свой произвол фальшью.
Адвокат В.: Каково отношение свидетеля к Четвертому Интернационалу?
-- Я являюсь сторонником, в известном смысле--инициатором этого международного течения и несу за него политическую ответственность.
Значит, свидетель занимается и практической революци
онной работой?
Отделить теорию от практики нелегко, и я меньше всего
стремлюсь к этому. Но условия моего существования в нынеш
ней "демократической" Европе таковы, что я не имею, к несча
стью, возможности вмешиваться в практическую работу. Когда
конференция организаций Четвертого Интернационала летом
этого года выбрала меня заглазно в состав своего Совета, ко
торый, к слову сказать, имеет более почетный, чем практиче
ский характер, я особым письмом отклонил эту честь, именно
для того, чтоб не давать Констадам разных стран повода для
полицейских кляуз.
Что касается россказней норвежской реакционной печати о том, что я являюсь инициатором восстания в Испании, стачек во Франции и Бельгии и пр., то я могу лишь презрительно пожать плечами. На самом деле инициатива восстания в Испании принадлежит единомышленникам подсудимых и их адвоката. Конечно, если б я имел возможность отправиться в Испанию для практической работы, я сделал бы это немедленно. Я отдал бы все силы, чтоб помочь испанским рабочим справиться с фашизмом, разгромить его, искоренить его. К несчастью я вынужден ограничиваться статьями или советами в письмах, когда те или другие лица или группы спрашивают моего совета...
Чего, собственно, хочет фашистский адвокат? Мы находимся пред лицом суда, то есть такого учреждения, которое призвано карать за нарушение закона. Нарушил ли я закон? Какой именно? Вы знаете, господа судьи и присяжные заседатели, что другой фашистский адвокат, г-н X., обратился к прокуратуре с предложением возбудить против меня судебное преследование за мою "деятельность", не то литературную, не то террористическую. Жалоба была отклонена в двух инстанциях. Государственный прокурор Зунд, официальный страж законов этой страны, заявил в печати, что из всех тех материалов, какими он располагает, он не видит, чтобы Троцкий нарушил какой-либо норвежский закон или вообще подал повод к преследованиям против него. Это заявление сделано было 26 сентября, через пять недель после московского процесса и почти через месяц после моего интернирования. Нельзя не отдать должное твердости и мужеству господина государственного прокурора! Его заявление является явной демонстрацией недоверия к московским обвинениям и в то же время осуждением репрессий против меня со стороны норвежского правительства. Этого, думаю, достаточно!
Адвокат В.: Известно ли свидетелю это письмо и кем оно было написано?
-- Это письмо продиктовано мною моему секретарю и, оче
видно, украдено (извиняюсь) господами обвиняемыми во время их непрошенного визита. Из самого текста письма видно, что в ответ на поставленные мне вопросы я высказываю свое мнение по поводу того, заслуживает ли известное мне лицо, г-н X., морального доверия или нет. И в этом случае я лишь подаю совет.
Адвокат В. (иронически): Только совет? А может быть, нечто большее, чем совет?
-- Вы хотите сказать: приказание?
Адвокат утвердительно кивает головою.
-- Это в партиях наци "вождь" решает и приказывает, не
сомненно, и в том случае, когда дело идет о ночном налете на
квартиру. Подобные же нравы усвоил себе выродившийся Ко
минтерн. Принудительный культ слепого послушания создает
рабов и лакеев, а не революционеров. Я не являюсь ни учреж
дением, ни миропомазанным вождем. Мои советы всегда очень
осторожные и условные, -- ибо на расстоянии трудно оценить
все факторы, -- встречают у заинтересованных лиц то отноше
ние к себе, какого они заслуживают по своей внутренней убе
дительности: никакой другой силы они не имеют... Молодые лю
ди, похитившие это невинное письмо, рассчитывали, видимо,
найти в моих архивах доказательства заговоров, переворотов и
других злодеяний. Политическое невежество -- плохой советник.
В моих письмах нет ничего такого, чего нельзя найти в моих
статьях. Мой архив дополняет мою литературную деятельность,
но ни в чем не противоречит ей. Для тех, кто хочет обвинить
меня...
Председатель: Вас здесь ни в чем не обвиняют. Вы приглашены в качестве свидетеля.
-- Я это вполне понимаю, господин председатель. Но гос
подин адвокат...
Адвокат: Я ни в чем не обвиняю; мы только защищаемся.
-- Да, конечно. Но вы защищаете ночное нападение на ме
ня тем, что подхватываете и разогреваете всякую клевету про
тив меня, откуда бы она ни исходила. Я защищаюсь против та
кой "защиты".
Председатель: Это ваше право. Вы можете вообще отказываться отвечать на вопросы, которые способны причинить вам ущерб.
-- Таких вопросов нет, господин председатель! Я готов от
вечать на все вопросы, какие кому-либо угодно будет мне по
ставить. Я не заинтересован в закрытии дверей, о нет!.. Вряд
ли на протяжении всей человеческой истории можно найти бо
лее грандиозный аппарат клеветы, чем тот, который приведен
в движение против меня. Бюджет этой международной клеве
ты исчисляется миллионами в чистом золоте. Господа фашисты
и так называемые "коммунисты" черпают свои обвинения из
одних и тех же источников: ГПУ. Их сотрудничество против меня есть факт, который мы наблюдаем на каждом шагу, в том числе и в этом процессе. Мои архивы -- одно из лучших опровержений всех направленных против меня инсинуаций и клевет.
Прокурор: В каком именно смысле?
-- Позвольте разъяснить это с некоторой подробностью. За границей находятся мои архивы, начиная с января 1928 года. Более старые документы -лишь в ограниченном числе. Но что касается последних девяти лет, все полученные мною письма и копии всех моих ответов (дело идет о тысячах писем!) находятся в моем распоряжении. В любой момент я могу предъявить эти документы любой беспристрастной комиссии, любому открытому суду. В этой переписке нет пробелов и пропусков. Она развертывается изо дня в день с безупречной полнотой и своей непрерывностью отражает весь ход моей мысли и моей деятельности. Она просто не оставляет места ни для какой клеветы... Вы позволите мне, может быть, взять пример из более близкой некоторым присяжным заседателям области.
Представим себе человека религиозного, благочестивого, который всю жизнь стремится жить в тесном согласии с Библией. В известный момент враги при помощи фальшивых документов или лжесвидетелей выдвигают обвинение, будто этот человек занимается втайне атеистической пропагандой. Что скажет оклеветанный? "Вот моя семья, вот мои друзья, вот моя библиотека, вот моя переписка за много лет, вот вся моя жизнь. Перечитайте мои письма, писавшиеся самым различным лицам по самым различным поводам, допросите сотни людей, которые били в общении со мною в течение многих лет, и вы убедитесь, что я не мог вести работы, противной всему моему нравственному существу". Этот довод будет убедителен для всякого разумного и честного человека. (Председатель и некоторые присяжные утвердительно кивают головами.)