– А, пожалуй, – сказал Мазур, подумав. – Ты понимаешь, я перед отпуском вдруг поймал себя на простой, как колун, мысли – сообразил, что все эти годы плыл к у д а-т о. Куда пошлют. К конкретной цели. И захотелось старому дураку проплыть просто так. Чтобы не было ни спешки, ни цели.
– То-то я и смотрю, ты балдеешь от самого процесса... А вообще, в этом что-то есть. Подвести философскую базу?
– Не надо, – сказал Мазур. – И так хорошо. Я и без того знаю, что ты интеллектуалка. Как тебе тайга?
– Ну я же старая туристка...
– Европейской части Союза ССР, как это звалось в старые времена. Тут тебе не Селигер с Онегой...
– Вообще-то, верно. – Она оглянулась на величественный берег. – Только, извини, я как-то до сих пор не могу проникнуться... Лес и лес. Разве что гораздо больше сосен и разных прочих кедров. Правда, очень уж его много... А если пешком – опасно?
– Не особенно, – подумав, сказал Мазур. – Я, правда, сам давненько уж не ходил на приличные концы, но в детстве всю тайгу возле деревни облазил. Тайга в августе – штука нестрашная и где-то даже уютная. Грибов масса, ягоды, сама видела, орех подошел. Зверь сытый, не дергается. Главное – не заблудиться. И были бы ноги здоровые. Вот если заблудишься или ногу сломаешь – молись за упокой. Дивизия не найдет.
– А снежный человек тут есть?
– Был когда-то, – серьезно сказал Мазур. – До войны частенько попадался, а потом, видимо, помаленьку стал вымирать. В пятидесятые еще встречали под Кежмой...
– И молчали?! – возмутилась Ольга. (Она на этом пункте имела легонький бзик и даже переписывалась с самой Быковой).
– А что, в сельсовет заявлять? – хмыкнул Мазур. – Жил себе и жил, чего ему мешать?
Он обернулся, заслышав вверху тихий мерный стрекот. Высоко над тайгой шел вертолет, похоже, военный – зелено-пятнистый. Он проплыл в чистом голубом небе почти параллельным курсом и исчез далеко впереди.
Мазур, признаться, вертолеты недолюбливал. Очень уж пакостный враг боевого пловца – вертолет. В особенности если на нем стоит кое-какая аппаратура. Деваться от него некуда, а он может тебя глушить обстоятельно и со вкусом. Перебедовал такое лишь однажды, но хватит на всю жизнь...
– Вот тебе и глушь, – сказала Ольга, глядя туда, где скрылась за лесом вертушка. – База какая-нибудь?
– А может, – сказал Мазур. – Военных где только нет... Чует мое сердце, их старик и имел в виду. Эвены ж до сих пор живут как в каменном веке, им любая техника – нож вострый...
* * *
...Вчерашняя встреча была словно позаимствована из классического романа ужасов. Часов в одиннадцать утра Мазур причалил к берегу, привлеченный выстрелами, – у самой воды стоял человек с лошадью и старательно палил в воздух, явно подавая сигнал. Чуть погодя оказалось, что это не лошадь, а учаг – рогатый стоял равнодушно, даже не вздрагивая после выстрела, хотя старенькое ружьецо бухало почти у самого его уха.
Повод оказался самый прозаический, даже, классический – старый эвен Хукочар отправился порасспросить проплывающих, не найдется ли огненной воды на продажу. В последние годы из-за шизофренических художеств перестройки судоходство на Шантаре сократилось раз в двадцать, и со спиртом стало туговато – это в прежние времена достаточно было помахать с берега осетром или соболиной шкуркой...
У Хукочара оказались как раз соболиные шкурки – но в заначке у Мазура была одна-единственная бутылка виски, свято сберегавшаяся для Игарки, и ярмарки не получилось, хотя Оля и взирала на нежный мех с извечной женской печалью. Таежный узкоглазый человек принял неудачу с азиатским фатализмом, как требовал этикет, поговорил о всяких пустяках, а в заключение сказал Мазуру:
– Ты бы дальше не плыл... Плохое место.
– А что там плохого, однако? – спросил Мазур благодушно. Он чуточку дурачился – только городские россияне полагают, будто сибиряки, особенно узкоглазые, вставляют это «однако» через слово...
Старик, собрав задубелые морщины в загадочную маску, смотрел на него взором каменной бабы, совершенно непонятным случайному белому человеку. Пососал обгрызанный мундштучок трубки и сказал с таким видом, словно объяснил одной фразой все тайны земли и неба:
– Говорю тебе – там плохие места...
И в подробности вдаваться не пожелал, кратко попрощался, вскочил на рогатого и потрусил в тайгу, ни разу не оглянувшись. Экипаж «Ихтиандра», посовещавшись, пришел к выводу, что все это весьма романтично, но абсолютно беспочвенно. Выводы, естественно, делал главным образом Мазур – хотя он и наезжал в эти места раз в несколько лет, как-никак родился в Шантарской губернии и таежных кочевников немного знал. Насколько их можно было знать. Логика аборигенов странствовала специфическими зигзагами, ничуть не изменившись с каменного века – в определенном смысле, кое для кого тут и не кончался каменный век – а потому под «плохими местами» могло подразумеваться все, что угодно: от просочившейся в Шантару радиации до места, где в сорок четвертом упал в тайге перегонявшийся с Аляски бомбардировщик. Было, правда, в тайге легендарное «гиблое место», где якобы погибает все живое, от медведей до птиц – но устная традиция помещала его меж Ангарой и Катангой, притоком Подкаменной Тунгуски, то есть километрах в пятистах восточнее их маршрута.
Правда, это послужило хорошим поводом на ночь глядя поболтать о загадочном, таинственном и жутком. Мазур особенно не старался, но все же Ольга, когда настала пора навестить перед отходом ко сну близлежащие кусты, не без смущения потребовала, чтобы меж этими прибрежными кустами и близкой тайгой разместился законный муж с карабином наперевес. Мазур, похмыкав, разместился – а кстати, неся стражу, вспомнил: вроде бы где-то писали, будто австралийский фильм «Пикник под нависшей скалой» основан на реальных событиях.