Тщетно твердил я ему, что являюсь пленным Его Величества, христианнейшего короля Франции и со мной должны обращаться как с джентльменом и офицером. Мюзо бранился и клялся, что письмо должно быть написано именно так и никак иначе, или он его не отправит, а меня, если я буду раздумывать, выкинет из форта или поручит нежным заботам своих жестоких союзников - индейцев. И разговаривать с охотником он разрешил мне не иначе, как в его присутствии. Жизнь манит, и свобода сладостна. Некоторое время я пытался противиться ему, но меня все еще трепала лихорадка, я был ослаблен болезнью и в конце концов согласился написать такое письмо, какого этот негодяй от меня требовал, и охотник отбыл с моим посланием, пообещав за три недели доставить его моей матери в Виргинию.
Прошло три, шесть, двенадцать недель. Посланец не возвращался. Зима пришла и ушла, и все наши маленькие садики вокруг форта, где французские солдаты, перекопав маисовые поля, посадили яблони, персиковые и другие фруктовые деревья, стояли в полном цвету. Одному небу известно, как тягостно влачились мои дни!
Когда здоровье мое пошло на поправку, я принялся рисовать портреты: наших гарнизонных солдат, метиски и ее ребенка (прижитого с Мюзо) и самого Мюзо, которому - со стыдом должен вам признаться - я польстил самым непозволительным образом. В форте нашлась старая гитара; подыгрывая себе на ней, я пел кое-какие запомнившиеся мне французские песенки и всеми способами старался снискать расположение моих тюремщиков. В этих занятиях месяц проходил за месяцем, а охотник все не возвращался.
Наконец до пас долетела весть, что он был застрелен в Мэриленде какими-то индейцами, союзниками англичан. Все мои надежды на выкуп приходилось отложить еще на много месяцев. Мюзо помрачнел и стал обращаться со мной очень грубо, особенно после того, как сержант подлил масла в огонь, сказав ему, что его метиска слишком ко мне расположена... Боюсь, что эта бедняжка и в самом деле была ко мне неравнодушна. Испытывая к ней признательность, я неизменно обращался с ней очень ласково, и мои скромные достоинства казались чем-то необычайным в ее глазах; к тому же я был болен и несчастен, а это всегда пробуждает в сердцах женщин сочувствие.
Пленник, прикованный к постели болезнью, его свирепый тюремщик и молодая женщина, тронутая несчастной участью пленника, - не правда ли, при наличии трех таких персонажей вы вправе ждать развития душераздирающей трагедии. Вы, мисс Этти, по-моему, уже готовы высказать догадку, что эта женщина спасла мне жизнь.
- Ну, разумеется, это она вас спасла! - восклицает мать семейства.
- А какой иначе мог быть от нее толк! - говорит Этти.
- А вы, мисс Тео, уже, конечно, нарисовали себе мысленно портрет этакой темноволосой красавицы, не так ли? Этакой быстроногой охотницы...
- Дианы с младенцем, - замечает полковник.
- ...которая рыщет по лесам и лугам с целой свитой своих нимф, - этакой королевы лесов, чья меткая стрела без промаха разит свою жертву! И вы, конечно, уже решили, - вижу по вашим глазам, - что я без памяти влюблен в нее.
- Что ж, вероятно, это была очень интересная особа, мистер Джордж, отвечает Тео, заливаясь краской.
- Ну, а что вы скажете о темноволосой красавице с кожей цвета красного дерева, с длинными прямыми волосами, чаще всего напомаженными каким-то пахучим жиром, чрезвычайно неприятным на близком расстоянии, с маленькими глазками, широкими скулами, плоским носом, нередко украшенным продетым в него кольцом, с многочисленными нитками стеклянных бус вокруг коричневой шеи, с изящной татуировкой на щеках и на лбу, с великой любовью к нарядам и неумеренным пристрастием к... уж не знаю, признаваться ли вам в этом?
- К кокетству? Я так и знала, что вы это скажете! - заявила мисс Этти.