Гипнотизер - Ларс Кеплер страница 8.

— Пап, ты чего? — настороженно спросил Беньямин.

Эрик поднял на него глаза и сказал:

— Если хочешь, я отвезу тебя в школу.

— С чего это?

Машина медленно ползла в пробке. Беньямин сидел рядом с отцом, неровный ход машины укачивал его. Мальчик широко зевал, ощущая в теле что-то мягкое и теплое, оставшееся после ночного сна. Он думал, что отец торопится, но все же тратит время на то, чтобы отвезти его в школу. Беньямин улыбнулся. Всегда так, подумал он. Когда у папы что-то ужасное в больнице, он больше обычного волнуется, что со мной что-нибудь случится.

— Коньки забыли, — вдруг сказал Эрик.

— Точно.

— Возвращаемся.

— Нет, не надо, ну их, — сказал Беньямин.

Эрик собрался было поменять ряд, но ему помешал какой-то автомобиль. Сдавая назад, он чуть не столкнулся с мусоровозом.

— Быстро съездим домой и…

— Да наплевать на эти коньки, ну их на фиг, — громко повторил Беньямин.

Эрик удивленно глянул на него:

— Я думал, ты любишь кататься на коньках?

Беньямин не знал, что ответить. Он терпеть не мог, когда к нему приставали с расспросами, а врать не хотел.

— Не любишь? — спросил Эрик.

— Чего?

— Не любишь кататься на коньках?

— Почему это я должен любить коньки? — буркнул Беньямин.

— Мы купили совершенно новые…

— Ну что в этом интересного, — устало перебил мальчик.

— Так мне не ехать домой за коньками?

Беньямин только вздохнул в ответ.

— Коньки — скучно, — сказал Эрик. — Шахматы, игровая приставка — скучно. А что тебе интересно?

— Не знаю, — ответил мальчик.

— Ничего?

— Да нет…

— Кино смотреть?

— Иногда.

— Иногда? — улыбнулся Эрик.

— Да.

— Это тебе-то. Ты же смотришь по три-четыре фильма за вечер, — весело сказал Эрик.

— Ну и что?

— Да ничего, — ответил Эрик улыбаясь. — Что тут скажешь. Интересно, по сколько фильмов в день ты бы смотрел, если бы они тебе нравились. Если бы ты любил смотреть кино…

— Перестань.

— …у тебя было бы два экрана, и ты бы ставил плеер на быструю перемотку, чтобы успеть посмотреть все.

Беньямин заулыбался. Невозможно удержаться, когда отец вот так балагурит.

Вдруг раздался глухой хлопок, и на небе показались голубые звездочки с дымными хвостами.

— Странное время для фейерверка, — заметил Беньямин.

— Что?

— Смотри, — показал Беньямин.

На небе висела дымная звезда. Беньямин почему-то представил себе Аиду. В животе у него что-то сжалось, а потом растеклось тепло. В пятницу они тихонько сидели, прижавшись друг к другу, на диване в темной гостиной дома у Аиды, в Сундбюберге. Они смотрели фильм «Слон», а ее младший братишка играл с покемоновскими карточками на полу, бормоча что-то себе под нос.

Эрик остановил машину возле школы, и Беньямин сразу заметил Аиду. Она стояла по другую сторону ограды, ждала его. Увидев Беньямина, она помахала рукой. Мальчик схватил свою сумку и нервно попрощался:

— Пока, пап, спасибо, что подвез.

— Я люблю тебя, — тихо сказал Эрик.

Беньямин кивнул и вылез из машины.

— Посмотрим кино вечером? — спросил Эрик.

— Не знаю. — Мальчик поскучнел.

— Это Аида?

— Да, — еле слышно ответил Беньямин.

— Пойду поздороваюсь, — заявил Эрик и вылез из машины.

— Ну зачем?

Они пошли к Аиде. Беньямин едва решался смотреть на нее, он чувствовал себя детсадовцем. Еще поверит, что ему хочется, чтобы папа поздоровался с ней. Ему было наплевать, что подумает отец. Аида с беспокойством смотрела, как они приближаются, переводя взгляд с одного на другого. Прежде чем Беньямин успел подойти к ней с каким-нибудь объяснением, Эрик протянул руку и сказал:

— Здравствуйте.

Аида настороженно пожала протянутую руку. Беньямин заметил, что отец дернулся, разглядев ее татуировку: на шее у Аиды была свастика. Возле свастики красовалась маленькая звезда Давида. Глаза Аида подвела черным, волосы заплела в две детские косички; на ней была черная кожаная куртка и широкая черная тюлевая юбочка.

— Я Эрик, папа Беньямина, — представился Эрик.

— Аида.

У девочки был тонкий тихий голос. Беньямин покраснел, взглянул на Аиду и опустил глаза.

— Вы нацистка? — спросил Эрик.

— А вы? — парировала она.

— Нет.

— И я тоже нет. — Аида неприязненно глянула на Эрика.

— Тогда почему у вас…

— Просто так, — перебила она. — Я просто так, только…

Вмешался Беньямин; его сердце тяжело стучало в груди от стыда за отца.

— Она угодила в какую-то компанию пару лет назад, — громко сказал он. — Но увидела, что там все придурки…

— Не надо ничего объяснять, — сердито перебила Аида.

Беньямин на мгновение умолк, потом сказал:

— Я… я только подумал, что отвечать за свои ошибки — это мужественно.

— Да, но я понял так, — возразил Эрик, — что это понимание неполное, если не убрана…

— Ну перестань! — закричал Беньямин. — Ты про нее ничего не знаешь.

Аида повернулась и пошла прочь. Беньямин побежал за ней.

— Извини, — сказал он задыхаясь. — Папа иногда такой неловкий…

— Разве он не прав?

— Нет, — тихо ответил Беньямин.

— А по-моему, прав, — сказала Аида, слабо улыбнулась и взяла его за руку.

Глава 5

Отделение судебной медицины располагалось в здании из красного кирпича, в доме номер пять по Ретциусвег, посредине обширного кампуса Каролинского института. Со всех сторон его окружали более высокие здания. Йона Линна объехал вокруг и остановил машину на гостевой парковке. Направляясь к главному входу, он прошел по замерзшему газону и стальному грузовому пандусу.

Йона думал: удивительно, что «обдукция» происходит от латинского слова «прикрывать», хотя на самом деле патологоанатомы занимаются совершенно противоположным. Может быть, словом «обдукция» хотят обозначить то, чем заканчивается вскрытие: тело зашивают, и внутренности снова закрыты.

Отметившись у девушки на рецепции, комиссар получил разрешение пройти к Нильсу Олену, профессору судебной медицины, которого все звали Ноленом за то, что он подписывал свои отчеты «Н. Олен».

Кабинет у Нолена модный: чистые ослепительно-белые и приглушенные светло-серые поверхности. Все тщательно продумано и дорого. Несколько стульев из полированной стали с белыми кожаными сиденьями. Свет падал на стол через висевшую над ним большую стеклянную пластину.

Нолен, не вставая, пожал Йоне руку. Под белым халатом у него была рубашка-поло, на носу очки во французской оправе с белыми дужками. Худощавое лицо гладко выбрито. На голове ежик седых волос, губы бледные, нос длинный, кривоватый.

— Доброе утро, — просипел он.

На стене висела выцветшая фотография Нолена и его коллег: судебного врача, судебного химика, судебного генетика и судебного одонтолога. Все были в белых медицинских халатах и выглядели счастливыми. Медики окружали стол, на котором лежали темные обломки костей. Из текста под изображением следовало, что кости найдены в захоронении девятого века, обнаруженном возле торгового города Бирка[3] на острове Бьёркё.

— Опять новая картинка, — сказал Йона.

— Приходится приклеивать фотографии скотчем, — недовольно откликнулся Нолен. — В старой патологичке была картина в восемь квадратных метров.

— Ох ты.

— Картина Петера Вайса.

— Писателя?

Нолен кивнул, и в его очках отразился свет лампы.

— Да, в сороковые годы он написал групповой портрет всего института. Полгода работы. Получил шестьсот крон, как я слышал. Мой отец тоже там есть, среди патологоанатомов, стоит в изножье возле Бертиля Фальконера.

Нолен склонил голову набок и повернулся к компьютеру.

— Сижу вот, ковыряюсь с отчетом вскрытия по убийству в Тумбе, — сказал он, помолчав.

— Да?

Нолен покосился на Йону:

— Утром звонил Карлос, искал меня.

— Я знаю, — улыбнулся Йона.

Нолен пальцем поправил очки.

— Потому что, естественно, важно определить время смерти.

— Да, нам надо было узнать, в каком порядке…

Нолен, надувшись, поглядел на экран:

— Это лишь предварительное заключение, но…

— Мужчина умер первым?

— Точно… Я исходил только из температуры тела. — Нолен ткнул пальцем в экран. — Эриксон сказал, что в обоих помещениях, и в раздевалке, и в доме, была одинаковая температура, поэтому я рассудил, что мужчина умер примерно за час до тех двух, даже чуть больше.

— А сейчас у тебя другое мнение?

Нолен мотнул головой и со стоном поднялся.

— Грыжа позвоночника, — объяснил он, вышел из кабинета и похромал по коридору к патологоанатомическому отделению.