— Эл…можно мне стакан воды?
— Конечно. Шок, не так ли? — он взглянул на меня сочувственно. — Ты думаешь: «Или я сошел с ума, или он, или мы вместе с ним вдвоем». Я понимаю. Насмотрелся.
Он тяжело встал и отошел от стола, спрятав правую руку себе под левую подмышку, словно таким образом старался удержать себя всего. Далее он повел меня за барную стойку. Вот тогда я осознал еще одну нереальную деталь в его внешнем виде: кроме тех случаев, когда мы с ним сидели на одной лавке в церкви Св. Кирилла (это случалось редко; хотя меня и воспитывали в вере, не такой я уже верный кат'лик) или встречались на улице, я никогда не видел Эла без его поварского фартука.
Он достал с полки сияющий стакан и налил мне воды из натертого до блеска крана. Я поблагодарил и отвернулся, чтобы идти назад к столу, но он похлопал меня по плечу. Лучше бы он этого не делал. Ощущение было такое, словно, останавливая одного из трех, меня похлопал Колриджев Старый Моряк[23].
— Прежде чем мы вновь сядем, я хочу, чтобы ты кое-что увидел. Так будет быстрее. Только «увидеть» здесь совсем не то слово. Думаю, «пережить» намного ближе. Допивай, дружище.
Я выпил уже полстакана. Вода была прохладной и вкусной, но я не мог оторвать глаз от Эла. Трусливый уголок моей души думал, не заманивают ли меня в какую-то ловушку, словно первую невольную жертву в тех фильмах о кровавых маньяках, в названиях которых, кажется, всегда присутствуют цифры. Но Эл просто стоял, положив одну руку на барную стойку. Рука была покрыта глубокими морщинами. Непохожая на руку пятидесятилетнего человека, даже больного раком, а еще…
— Это радиация наделала? — вдруг спросил я.
— Наделала что?
— У тебя загар. Не говоря уже о тех темных пятнах на тыльных сторонах ладоней. Их можно получить или от радиации, или от сильного солнца.
— Ну, поскольку радиационного лечения я не получал, то это от солнца. У меня его было довольно много в течение последних четырех лет.
Насколько мне было известно, последние четыре года Эл провел, по большей части переворачивая бифштексы и готовя молочные коктейли под флуоресцентными лампами, но я промолчал. Просто допил остаток воды. Ставя стакан на покрытую пластиком барную стойку, я заметил, что у меня немного дрожит рука.
— Хорошо, что там такое, что ты хотел бы, что бы я увидел? Или пережил?
— Иди сюда.
Он повел меня по длинному узкому кухонному помещению мимо двойного гриля, фритюрницы, раковины, холодильника «Фрост Кинг» и морозильной камеры высотой по пояс. Он остановился перед молчаливой посудомоечной машиной и показал рукой на двери в конце кухни. Те были низенькими; проходя через них, Элу пришлось наклонить голову, а он был всего пять футов и семь дюймов роста, или где-то так[24]. У меня шесть и четыре — кое-кто из детей звал меня Вертолет Эппинг.
— Это здесь, — проговорил он. — За этой дверью.
— Разве там не твой склад?
Абсолютно риторический вопрос; я видел, как он годами выносил оттуда ящики консервов, мешки с картофелем и упаковки сухих продуктов, и сам, к черту, хорошо знал, что там.
Эл, казалось, не слышал.
— Ты не знал, что сначала я открыл эту забегаловку в Оберне[25]?
— Нет.
Он кивнул, и этого уже хватило, чтобы вызвать у него новый приступ кашля. Он подавил его бессменным, уже запачканным платочком. Когда, наконец, последняя серия кашля пошла на спад, он бросил этот платок в ближайший мусорный бак, и тогда выхватил из держателя, который стоял на полке, пачку салфеток.
— Это такой себе «Алюминер», сделанный в тридцатых в стиле арт-деко, как и подобает. Я такой хотел с того дня, когда отец повел меня, тогда еще маленького, в «Чат-Н-Чу»[26] в Блумингтоне. Купил его полностью оборудованным и открыл на Пайн-стрит. В том квартале я продержался почти год и увидел, что если останусь там, то уже в следующем году буду банкротом. Там по соседству было много других заведений типа «закусил и беги», некоторые красивые, другие не очень, все со своей постоянной клиентурой. Я там был, словно юный выпускник юридического факультета, который старается открыть собственное дело в городке, где уже есть дюжина готовых к услугам юристов. А еще в те времена «Знаменитый фетбургер Эла» продавался за два пятьдесят. Даже тогда, в девяностых, два пятьдесят была самая маленькая цена, которую я мог предложить.
— Как же тогда, к черту, ты продаешь их дешевле, чем вполовину сейчас? Разве что это и на самом деле котятина.
Он фыркнул, этот звук откликнулся бессильным эхом в глубине его груди.
— Дружище, то, что я продаю, это стопроцентно чистая американская говядина, самая лучшая в мире. Знаю ли я, что говорят люди? Конечно. Я на это не обращаю внимания. А что иначе можно сделать? Запретить людям говорить? Так же ты можешь попытаться запретить ветру дуть.
Я провел пальцем себе поперек горла. Эл улыбнулся.
— Да, вновь сбился на окольный путь, понимаю, но это направление, по крайней мере, является частью моей истории. Я мог бы продолжать биться головой о стену на Пайн-стрит, но Иванна Темплтон не глупых воспитывала. «Лучше убежать и начать драку снова в какой-то другой день», — учила обычно она нас, своих детей. Я забрал остатки своего капитала, выцыганил у банка еще пять тысяч кредита — не спрашивай у меня, каким способом — и перебрался сюда, в Фолс. Бизнес, как и в первый раз, шел не очень хорошо, не при таком экономическом состоянии, как сейчас, и не среди тех глупых побасенок об Эловых котбургерах, песбургерах или скунсбургерах, или что там еще возбуждает человеческое воображение, но выпало так, что я больше не привязан к здешней экономике, как остальные люди. Так произошло из-за того, что находится за дверью этого склада. Этого не было там, когда я начинал свой бизнес в Оберне, я могу присягнуть на целой пирамиде из Библий, хоть десять футов высотой. Оно проявилось только здесь.
— О чем это ты говоришь?
Он вперился в меня своими водянистыми, новоприобретенными стариковскими глазами:
— Говорильня закончилась. Тебе нужно самому убедиться. Давай, открывай.
Я с сомнением посмотрел на него.
— Отнесись к этому, как к последней просьбе умирающего, — сказал он. — Давай, дружище. То есть если ты на самом деле мне друг. Открывай дверь.
5Я солгал бы, если бы сказал, что мое сердце не перепрыгнуло на большую скорость, когда я повернул ручку и потянул. У меня не было ни малейшего понятия, что могу там узреть (хотя мне вроде бы вспоминается на мгновение воображенная картина с мертвыми котами, уже освежеванными, готовыми к электрической мясорубке), но, когда Эл протянул руку мимо моего плеча и включил свет, я увидел…
Конечно, просто склад.
Маленький и аккуратный, как и остальная часть его харчевни. Вдоль обеих стен шли полки, заставленные большими, ресторанного размера консервными жестянками. В дальнем конце, где крыша закруглялась книзу, находилось оборудование для уборки, хотя метлу и швабру пришлось положить на пол, так как эта часть домика — трейлера была не выше трех футов. Пол покрывал тот самый серый линолеум, как и по всей харчевне, но вместо легкого запаха жареного мяса здесь властвовал запах кофе, овощей и специй. Присутствовал здесь также какой-то другой запах, слабенький и не очень приятный.
— Хорошо, — сказал я. — Это склад. Чистый и полностью экипированный. Ты получаешь 5 за складской менеджмент, если есть такая дисциплина.
— Что ты чувствуешь за запах?
— Специи, преимущественно. Кофе. Возможно, еще какой-то освежитель воздуха, я не уверен.
— Ага-ага, я пользуюсь «Глэйдом». Как раз из-за этого, другого запаха. Ты хочешь сказать, что больше ничего не чувствуешь?
— Да, что-то здесь есть еще. Похоже на запах серы. Напоминает мне запах жженых спичек.
Оно мне также напомнило ядовитые газы, которые выпускала моя семья после приготовленных мамой бобов в субботний вечер, но мне не хотелось об этом говорить. Неужели противораковая терапия провоцирует пердеж?
— Это сера. И кое-что другое, и близко не Шанель № 5. Это запах фабрики, дружище.
Чем дальше, тем чуднее, но я на это лишь заметил (деликатным тоном, достойным абсурдной вечеринки с коктейлями):
— В самом деле?
Он улыбнулся вновь, показав те провалы, где еще вчера были зубы.
— Что-то ты слишком вежлив, если не говоришь, что Ворумбо была закрыта едва ли не во времена президента Рузвельта. Что фабрика фактически сгорела до тла в конце восьмидесятых, и все, что там осталось торчать до сих пор, — он кивнул большим пальцем себе за спину, — всего лишь фальшивая фабричная лавочка. Стандартная приманка для остановки туристов в разгар туристического сезона, точно такая же, как «Кеннебекская фруктовая компания»[27] во время фестиваля «Мокси». А еще ты думаешь, что уже почти пора схватиться за мобильный и вызвать людей в белых халатах. Такой расклад, дружище?