— Я не собираюсь никого вызвать, так как ты не сумасшедший. — Сам я в этом не очень был уверен. — Тем не менее, здесь всего лишь склад, и это правда, что фабрика Ворумбо за последние четверть столетия не выпустила и куска ткани.
— Да, ты прав, никому ты не позвонишь, так как я хочу, чтобы ты отдал мне свой мобильный телефон, кошелек и все деньги, которые есть в карманах, включая монеты. Это не грабеж; ты все получишь назад. Ты это сделаешь?
— Сколько это займет времени, Эл? Так как прежде чем я смогу поставить последнюю точку в классном журнале завершенного учебного года, мне надо проверить еще несколько ученических сочинений.
— Времени это займет, сколько ты захочешь, — ответил он, — так как здесь это занимает только две минуты. Это всегда занимает две минуты. Дай себе где-то час и хорошо все вокруг рассмотри, если хочешь, хотя на твоем месте я бы этого не делал, по крайней мере, не в первый раз, так как это будет шок для всего организма. Сам увидишь. Ты мне доверяешь? — Что-то он такое усмотрел в выражении моего лица, так как, сжав губы, за которыми прятались остатки его зубов, проговорил: — Прошу, Джейк. Я очень тебя прошу. Как умирающий, умоляю.
У меня не было сомнений, что он сошел с ума, но вместе с тем я был уверен, что он говорит правду о своем состоянии. Глаза у него, казалось, запали еще глубже за то короткое время, что мы говорили. Кроме того, он обессилел. Каких-то две дюжины шагов от столика, за которым мы сидели в одном конце харчевни к складу в противоположном ее конце, а его уже качало. А еще тот окровавленный платочек, напомнил я себе. Не забывай об окровавленном платочке.
Ну и еще…иногда легче просто согласиться, вы так не считаете? «Брось, пусть ведет Господь», — любят повторять на тех встречах алкоголиков, куда ходила моя экс-жена, хотя я решил, что в данном контексте это будет: брось, пусть ведет Эл. До какого-то момента, во всяком случае. И хватит уже, сказал я себе, более волокитным, чем это, делом в наши дни является обычная посадка в самолет. А Эл даже не требует у меня, чтобы я разулся и поставил ботинки на конвейер.
Я отстегнул с пояса телефон и положил его на ящик с банками консервированного тунца. Туда же я добавил кошелек, несколько отдельно сложенных бумажных банкнот, доллар с мелочью монетами и связку ключей.
— Оставь себе ключи, они не важны.
Для меня они были важными, но я удержал рот на замке.
Эл полез себе в карман и добыл оттуда пачку банкнот, значительно более толстую, чем та, которую я положил поверх картонного ящика.
— Заначка. На случай, если тебе захочется приобрести какой-либо сувенир или что-то еще. На, бери.
— Почему бы мне для этого не воспользоваться моими собственными деньгами? — я думал, что это замечание звучит вполне осмысленно. Словно весь этот сумасшедший разговор имел хоть какой-нибудь смысл.
— Не переживай сейчас за это, — сказал он. — Опыт сам предоставит ответ на большинство твоих вопросов, и лучше, чем это сделал бы я, даже если бы чувствовал себя супер, а я сейчас нахожусь по абсолютно другую сторону мира от суперского состояния. Бери деньги.
Я взял пачку и большим пальцем перебрал банкноты. Сверху лежали однодолларовые купюры, и они казались вполне пригодными. Дальше я дошел до пятерки, и она выглядела вполне пригодной, и в тот же время странной. На ней поверх Эйба Линкольна была надпись ОБЕСПЕЧЕНА СЕРЕБРОМ [28], а левее портрета большая синяя цифра 5. Я посмотрел банкноту на свет.
— Это вовсе не фальшивка, если ты сейчас об этом думаешь, — голос у Эла звучал утомлено-насмешливо.
Может, и так, на прикосновение эта пятерка была такой же настоящей, как и на вид, но на ней не проступал портрет.
— Если и настоящая, тогда это старая купюра.
— Джейк, просто положи деньги в карман.
Я послушался.
— Ты не носишь с собой карманный калькулятор? Или еще что-нибудь электронное?
— Ничего такого.
— Ну, я думаю, тогда ты готов отправляться. Повернись лицом к задней стене склада. — Прежде чем я успел это сделать, он хлопнул себя по лбу, воскликнув: — Ох ты, Господи, куда подевался мой ум? Я забыл о нем, о Желтой Карточке.
— О ком? Что это такое?
— Есть там такой, мистер Желтая Карточка. Это просто я так его называю, так как не знаю его настоящего имени. Вот, возьми это. — Порывшись у себя в карманах, он вручил мне пятидесятицентовую монету. Я такую последний раз видел бог знает когда. Вероятно, еще в детстве.
Я взвесил монету на ладони:
— Не думаю, что мне следует ее у тебя брать. Это, наверное, ценная вещь.
— Конечно, ценная, стоит ровно полдоллара.
Его пронзил кашель, и на этот раз он трясся, словно под ураганным ветром, тем не менее, когда я сделал шаг к нему, он отмахнулся. Он оперся на ящик, поверх которого лежали мои вещи, сплюнул в пучок салфеток, взглянул, скривился, и тогда скомкал их в кулаке. По его изможденному лицу катился пот.
— Приступ горячки. Проклятый рак разладил вместе со всем дерьмом внутри меня также и мой внутренний термостат. Что касается Желтой Карточки. Это просто пьянчужка, безвредный, но он не такой, как остальные. Такое впечатление, будто он что-то знает. Думаю, это просто случайность — так как он всегда ошивается неподалеку от места твоего выхода, — тем не менее, я считаю необходимым предупредить, чтобы ты был с ним осмотрительным.
— Зря стараешься, — сказал я. — Мне ни хера не понятно, о чем ты вообще здесь говоришь.
— Он скажет: «У меня есть желтая карточка от зеленого фронта, давай сюда бак, так как сегодня двойная цена». Понял?
— Понял, — дерьмо все более углубляется.
— И у него действительно есть какая-то желтая карточка, заткнутая за бинду его шляпы. Вероятно, это всего лишь карточка какой-то таксомоторной компании, а может, найденный где-то в водостоке купон из «Красного и Белого»[29], но его мозг напрочь залит дешевым вином, и, похоже, он считает эту карточку чем-то наподобие «Золотого билета» Вилли Вонки[30]. Итак, ты скажешь: «Лишнего доллара нет, но вот, держи полбака», и отдашь ему эту монету. Дальше он может сказать… — Эл поднял вверх один из своих теперь уже костлявых пальцев. — Например, он может спросить: «Зачем ты здесь?» Не думаю, что действительно спросит, хотя это и возможно. Там так много всего, чего я не понимаю. И хоть бы там, что он не говорил, ты иди дальше от той сушилки — он всегда находится возле нее — и дальше, к воротам. Когда ты уйдешь оттуда, он, вероятно, скажет: «Я знаю, что у тебя есть лишний доллар, ты, дешевый ублюдок», но не обращай внимания. Не оглядывайся. Перейдешь колею, и окажешься на перекрестке Лисбон- и Мэйн-стрит. — Эл подарил мне ироничную улыбку. — А там уже, дружище, весь мир принадлежит тебе.
— Сушилка? — мне вроде бы припоминалось что-то возле того места, где теперь стояла эта харчевня, я думал, что это действительно могла быть сушилка старой фабрики Ворумбо, тем не менее, чем бы то здание когда-то не было, ее там давно нет. Если бы в задней стене склада этого удобного «Алюминера» было окошко, через него видно было бы разве что мощенный кирпичом задний двор и магазин под названием «Твои Мэнские одежки». Я там сделал себе подарок, приобретя костюм «Норт Фейс»[31] вскоре после Рождества, и, с немалой скидкой.
— Да брось ты думать о той сушилке, просто не забудь, о чем я тебе говорю. А теперь вновь повернись — ага, так — и сделай два-три шага вперед. Небольшие. Детские. Вообрази себе, словно в полнейшей тьме ты с верхней площадки пытаешься нащупать ступней первую ступеньку, так, осторожно.
Я сделал, как он настаивал, чувствуя себя при этом самым большим в мире болваном. Один шаг… наклоняю голову, чтобы не удариться ей об низ алюминиевого потолка… два шага… теперь даже немного пригнулся. Еще несколько шагов, и мне придется опускаться наприсядки. Вот этого уже я делать не собираюсь, даже по просьбе умирающего друга.
— Эл, это чудачество. Если тебе на самом деле не надо, чтобы я вынес отсюда ящик фруктовых коктейлей или несколько упаковок конфитюра, мне здесь делать больше не че…
И именно в это мгновение моя ступня упала вниз, как будто случайно, когда начинаешь спуск по ступенькам. Вот только эта же самая ступня так же крепко оставалась стоять на темно-сером линолеуме пола. Я ее ясно видел.
— Вот ты и наткнулся, — проговорил Эл. Хрипение пропало из его голоса, по крайней мере, временно; слова эти прозвучали мягко, удовлетворенно. — Ты нашел путь, дружище.
Что это я такое нашел? Что на самом деле я чувствовал? Сила внушения, думал я, есть самое вероятное объяснение, поскольку неважно, что я чувствую, так как собственную ступню я вижу на полу. Разве…
Знаете, как вот в солнечный день закроешь глаза и видишь образ того, на что только что смотрел? Похожее было и сейчас. Смотря на свою ступню, я видел ее на полу. Но когда я моргнул, — на миллисекунду до того или после того, как закрылись мои глаза, наверняка сказать не могу — я увидел свою ступню на какой-то ступеньке. И там не светила слабенькая шестидесятиваттная лампочка. Там ярко сияло солнце.