С легкостью, удивившей Клима, Иноков повернул регента спиною к себе и, ударив его ногою в зад, рявкнул:
- Изувечу!
Вбежали два лакея, буфетчик, в двери встал толстый человек с салфеткой на груди, дама колотила кулаком по столу и кричала:
- Да позовите же полицию!
Но регент, подпрыгивая, убежал в ресторан и лишь оттуда, размахивая панамой, задыхаясь, взвизгнул:
- Вы мне ответите! Я вас... хорошо! Самгин был очень взволнован скандалом, но все-таки подумал: "Как жалок и смешон испуганный человек!"
Шагая к двери, дама сказала ему:
- Не стыдно? Оскорбляют человека, а вы сидите, как в цирке.
Не уступив ей дорогу, Иноков заглянул в лицо ей и крикнул, как на лошадь:
- Н-ну!
Она отскочила от него и быстро ушла в ресторан, сказав;
- Я - свидетельница!
Иноков подошел к Робинзону, угрюмо усмехаясь, сунул руку ему, потом Самгину, рука у него была потная, дрожала, а глаза странно и жутко побелели, зрачки как будто расплылись, и это сделало лицо его слепым. Лакей подвинул ему стул, он сел, спрятал руки под столом и попросил:
- Пива, Матвей Васильевич, похолоднее.
- Что это значит? За что? - тихо, но возмущенно спросил Робинзон.
- Он - знает! - сказал Иноков и тряхнул головой, сбросив с нее шляпу на колени себе.
- Не одобряю, - сердито фыркнул Робинзон, закуривая папиросу.
Пожав плечами. Иноков промолчал.
- Душно, - сказал Самгин, обмахиваясь платком.
Почему-то было неприятно узнать, что Иноков обладает силою, которая позволила ему так легко вышвырнуть человека, значительно более плотного и тяжелого, чем сам он. Но Клим тотчас же вспомнил фразу, которую слышал на сеансе борьбы:
"Храбростью взял, а не силой".
Ему хотелось уйти, но он подумал, что Иноков поймет это как протест против него, и ему хотелось узнать, за что этот дикарь бил регента.
- Вы когда приехали? - спросил он.
- Вчера вечером, - очень охотно отозвался Иноков. Затем, улыбаясь той улыбкой, которая смягчала и красила его грубое лицо, он продолжал:
- Шабаш! Поссорился с Варавкой и в газете больше не работаю! Он там на выставке ходил, как жадный мальчуган по магазину игрушек. А Вера Петровна точно калуцкая губернаторша, которую уж ничто не может удивить. Вы знаете, Самгина, Варавка мне нравится, но - до какого-то предела...
- Вы, батенька, скоро со всем миром поругаетесь, неуживчивый человек, - проворчал Робинзон, предлагая Инокову папирос. - За что вы регента напугали?
Иноков взял папиросу, посмотрел на нее, сломал, бросил на поднос и вздохнул, расправляя плечи, прищурив глаза.
- О регенте спросите регента. А я, кажется, поеду на Камчатку, туда какие-то свиньи собираются золото искать. Надоела мне эта ваша словесность, Робинзон, надоел преподобный редактор, шум и запах несчастных машин типографии - все надоело!
- Очень последовательно! - иронически заметил Робинзон. - Выскочить из газеты в Камчатку...
Самгин нашел, что теперь можно уйти. Пожимая его руку, Иноков спросил с усмешкой:
- Строго осудили меня, а?
- Не могу судить, не зная мотивов, - великодушно ответил Самгин.
С недоверием к себе он чувствовал, что этот парень сегодня стал значительнее в его глазах, хотя и остался таким же неприятным, каким был.
"Ведь не подкупает же меня его физическая сила и ловкость?" догадывался он, хмурясь, и все более ясно видел, что один человек стал мельче, другой - крупнее.
Дома он тотчас нашел среди стихотворений подписанное - Иноков. Буквы подписи и неровных строчек были круто опрокинуты влево и лишены определенного рисунка, каждая буква падала отдельно от другой, все согласные написаны маленькими, а гласные - крупно. Уж в этом чувствовалась искусственность.
Сударыня!
- читал Клим, нахмурясь.
Я - очень хорошая собака!
Это признано стадами разных скотов,
И даже свиньи, особенно враждебные мне,
Не отрицают некоторых достоинств моих.
Но я не могу найти человека,
Который полюбил бы меня бескорыстно.
Я не плохо знаю людей
И привык отдавать им все, что имею,
Черпая печали и радости жизни
Сердцем моим, точно медным ковшом.