Друзья, которые оставались у меня дома, едва ли не силой выволокли меня из ее подъезда, где Олька висела на моей ноге и не хотела меня отпускать. Шок прошел после пол-литра водки, выпитых фактически одним залпом, в пьяном бреду я уснул. В Питере уже старался не вспоминать ни о чем, ни о каких глупостях, которые наделал, ни о каких привязанностях, на которые дал хоть малейшую надежду. А через пару месяцев Ольки не стало. Она опять заторчала и после очередной комы в реанимации не дошла до дому, который находился не более чем в 500 метрах от больницы. Ее сбило двумя машинами. Ни одна не остановилась. Труп едва опознали. Олька, я все помню. Прости.
Карьера журналиста меня перестала привлекать через пару лет после того, как я написал свою первую статью. Несколько моих материалов зарезали, а денег от гонораров едва хватало на пиво. Самовыражаться за копейки мне уже не хотелось, потому что я уже получил нечто гораздо большее – своих женщин.
– Почему ты такой обаятельный?
– Не знаю.
– Хорошо, что ты приезжаешь лишь изредка, и хорошо, что я не поехала тогда к тебе.
– Хорошо.
– А она?
– Я ее ненавижу и хочу убить.
Анечка, Анюта, сколько раз у нас с тобой все повторялось? Меня тянуло к ней и тянет до сих пор. А она, кажется, все еще любит меня. И поэтому я ненавижу просыпаться поздно вечером. За окном темно, на душе как-то по особенному тоскливо и грустно. День закончился, но без тебя. Боишься в этот момент признаться самому себе в своем полном одиночестве, чувствуешь, что и живешь-то вроде как-то не так, не так, как надо. И не осталось соплей, чтоб намотать их на кулак – хандра, Вселенская Скорбь. И гонишь от себя мысли, что это вовсе и не вернувшаяся, почти десятилетней давности любовь, которую сам и предал, что ты не Онегин и пишешь вовсе не Татьяне.
– Я очень сильно люблю тебя. Мне надо выбросить тебя из головы, забыть, убить тебя в себе. Я заведу роман, безумный роман, чтобы не думать о тебе.
У нее не получится. Прости меня, Анютка.В прошлом нет будущего.
Умереть
Что я стою, если не могу вот так просто выкрикнуть в пустоту: "Я люблю тебя"? Я не смог. Когда я уходил от Ленки после нашего последнего разговора, эта пустота было уже во мне, не снаружи. И случайным прохожим не было до этого никакого дела. Позже мы пытались еще хоть как-то наладить наши отношения, но меня снова и снова предавали, и тогда я перестал что-либо понимать: что было на самом деле, а что всего лишь приснилось. Телефонный звонок в три часа ночи в списках входящих не значился. Или это тоже был всего лишь сон? Крупинки времени сочатся сквозь пальцы. Все как всегда. А я не знаю, что было настоящим, был ли тот силуэт случайной встречей после или предрассветным видением, или я прочитал где-то об этом? А я не знаю, был ли сумеречный мост и стылая вода под ним. Я перестал что-либо понимать. Кутаюсь в улыбку и чуть приоткрываю глаза. Воздух сквозь ресницы не такой пронзительный и можно терпеть. И можно попытаться прекратить искать смысл и окунуться в спокойствие тихого одиночества, когда тебе никто не нужен и ты никому не нужен, когда почти не больно. Маленькая персональная смерть, сотканная из цитат того, что прочитал на сон грядущий. Чужие поблекшие переживания со стершимися буквами 10-го кегля. Полужизнь-полусмерть.Your toothless kiss is pleasure …
А потом однажды я подумал: "Как же хочется так любить, как я умею ненавидеть". Но я ее уже не ненавидел. И еще я подумал: что может связывать с человеком, которого не любишь и даже ненавидишь? Никакой общности интересов, разные компании, разные взгляды на жизнь. Ничего общего, кроме оставленных вещей. Потрепанных зонтиков, библиотечных книжек, нижнего белья и другого ненужного хлама.