Почему-то заговорили о гороскопах. Маленькая ладошка в моей руке ответила довольно крепким рукопожатием, когда выяснилось, что мы одного знака зодиака. Смена прошла довольно быстро, общались мы мало, не спешили раскрыться друг другу в этом жужжащем улее палаток, косой пелене мороси, загонявшей нас в сушилку, и пропахших потом дискозалах.
У ее мамы было странное отчество, сейчас я уже и не вспомню, как звали отца женщины, которая корила нас за чрезмерное курение и угощала блинами с вареньем. Потом был "ракынролл", с обязательными банданами, шляпами и джинсовками, разрисованными знаками пацифики и дешевым портвейном. Олька всегда была рядом, как будто наблюдала за мной сквозь линзы очков.
Примерно через год после нашего знакомства она призналась мне в любви. Это показалось настолько странным и неуместным после ее советов о том, как мне лучше вести себя с девушкой, которая мне тогда нравилась, что воспринял я это без какого-либо выражения эмоций, сказал что-то вроде того, что "я знаю". Мы постоянно оказывались в одних и тех же компаниях, по-братски напивались, и я отворачивался к стенке, когда она, разметав отнюдь не детские груди, предавалась утехам с какими-то левыми людьми в 20-ти сантиметрах от меня, а ее приятель заливал душевную боль неимоверным количеством водки в соседней комнате. Он думал, что она спит со мной.
Маленькая девочка стала женщиной и решила взять от этой жизни все. Она сидела на винте с металлистами, ела какие-то таблетки с панками, уезжала в Москву с абсолютно непонятными личностями, казавшимися мне тогдашнему не то молодыми бандюками, не то законченными наркотами. И почти каждый вечер звонила мне и в конце полуторачасового разговора просила сказать что-нибудь хорошее. Я говорил "колбаса" и облегченно вздыхал, когда на меня обижались и вешали трубку. Когда мы стали встречаться с Аней, Олька провожала меня до нее и иногда несколько часов ждала у подъезда, чтобы пройтись за ручку до дома. Предложения о сексе втроем звучало для меня тогда дико, хотя я знал, что это скорее инициатива моей пассии, которая все прекрасно видела и была не прочь приобрести новый опыт. Я бросил Анну Борисовну, а Елена Геннадьевна Ольку терпеть не могла, и общаться мы практически перестали. Я уехал в Питер.
В ту февральскую ночь, накануне моего отъезда, мы довольно много выпили, и один приятель предложил позвонить Ольке, сказал, что она будет рада меня видеть. Олька пришла в течение получаса, мы ушли в дальнюю комнату с бутылкой водки и провели ночь вместе. Проснулся я с синяками по всему телу, вспомнил все те глупости, которые наговорил, все те удары, которые не пытался блокировать. Я до сих пор не знаю, кто кого использовал. Олька напросилась провожать меня до следующей станции, а когда мы уже зашли в вагон, спросила, можно ли ей поехать со мной. Я, не отдавая еще в полной мере себе отчет в своих действиях, согласился, дал проводнику денег, но ее высадили на следующей станции под предлогом того, что сейчас пойдут ревизоры. Она звонила мне практически каждую ночь, я отбрехивался общими фразами о том, что мы сами не понимали, что творили, и обещал приехать через пару месяцев. Свой следующий приезд я пытался держать в тайне от нее, но женская интуиция вернее любых фактов, и опять в ночь перед моим отъездом она позвонила в дверь. Компания, мягко говоря, не соответствовала ее присутствию, мы немного поболтали на кухне, и я пошел провожать ее домой. По моим прикидкам это не должно было занять более получаса. За два часа, которые мы бродили по улицам, я пару раз буквально вытащил ее из-под машины, был поколочен и искусан.