И даже не всплакнула над бездыханным телом любовничка.
— …Я могу поговорить с ней? — Настя снова напомнила следователю о своем существовании.
— Не думаю, что это прояснит ситуацию… Но если хотите…
— Как с ней связаться?
"Возле урны с прахом и свяжешься”, — хотел было сказать следователь — как раз в духе патологоанатома, — но вовремя сдержался, сердобольный придурок. Впрочем, в Управлении его так и называли — “Забелин — сердобольный придурок”.
Кроме портмоне, записной книжки и ключей от квартиры, Настя получила еще и сопровождающего — стажера с сомнительной фамилией Пацюк. Управленческие шутники отрывались на Пацюке по самые гланды, они преуспели в интерпретациях: за месяц Пацюк побывал и “Поциком” (с ударением на ехидно-непристойном “О”), и “Поссюком”, и “Писюком”, — пока секретарша районного прокурора Оксана, имеющая кровных родственников где-то под Тернополем, не сообщила, что “Пацюк” переводится с хохлацкого как “крыса”.
Тут-то и начался очередной виток пацюковских мучений. Ладно бы только крыса, это еще можно пережить, так ведь еще и хохол!..
Но Пацюк плевать хотел на все эти хихоньки-хахоньки и глубокомысленные замечания в курилке о пользе украинского сала для молодого растущего организма. Напротив, он собирался пустить в Управлении корни и со временем занять в нем видное место. И уже не сходя с этого места, заняться протухшими “глухарями”, коих в Управлении набрался не один десяток. Кроме того, Пацюк читал по ночам “Практическую психологию” и изысканные малостраничные японские детективы. И был уверен, что нераскрываемых преступлений не существует.
Именно Пацюка, этого недобитого адепта Эдогавы Рампо <Эдогава Рампо (1894 — 1965) — японский писатель, автор детективов>, и пристегнули к Забелину. И к забелинским делам, где, кроме серьезного двойного убийства на Наличной, полусерьезного несчастного случая с крупным бизнесменом, выпавшим из окна, и совсем уж несерьезной коммунальной поножовщины на набережной Макарова, а также прочей бескровной шелухи, значилось еще и самоубийство К. К. Лангера.
Пацюк имел неосторожность выехать на место происшествия вместе со следственной группой — и тут же был сражен наповал утонченной красотой приятельницы покойного. Впрочем, поговорить с ней стажеру не удалось. Дело было настолько явным, что следственная группа, пробежав галопом по квартире сумасшедшего, свернула работу в рекордно короткие сроки. Паспортные данные самоубийцы, паспортные данные соседей, паспортные данные (вдох-выдох, выдох-вдох!) черноволосого ангела. Впрочем, паспортные данные его не интересовали. Куда больше его заинтересовало имя, на которое ангел откликался.
Мицуко.
В этом было что-то смертоубийственно-японское.
Нет, японкой она не была, черта с два, но этот черный макияж, этот длиннющий и почти девственно-чистый плащ, который оказался не по зубам питерской грязи, сигарета “More”, небрежно сжатая губами!.. Было от чего прийти в возбуждение.
Самоубийцу Пацюк так и не увидел — его сняли с трубы в ванной и упаковали в черный пластиковый мешок без непосредственного участия стажера. Да и что могло значить какое-то вшивое самоубийство, если на кухне снимали показания с самого прелестного существа, которое только можно себе вообразить! А этот бесчувственный хрен Забелин разговаривал с этим существом так, как будто оно было последней судомойкой, последней официанткой или (господи, прости!) последней шлюхой, которой достаются самые невыгодные и плохо освещенные места на панели!..
Пацюку потребовалось совсем немного времени, чтобы спечься от внезапно вспыхнувшей страсти, — и к тому моменту, когда Мицуко, надув глуповато-черные губки, подписывала протокол, он был уже готов. Хорошо прожарен и приправлен специями. Но подойти к предмету вожделения так и не решился. Во-первых, он был всего лишь жалким стажером, то есть промежуточным звеном между листком протокола и служебно-разыскной собакой. Во-вторых, жалкая куцая куртка и такие же жалкие неначищенные ботинки!.. В-третьих, четвертых, пятых… Добравшись до десятого пункта, Пацюк понял, что никаких шансов у него нет. Во всяком случае — пока.
Дело быстро прихлопнули, как назойливую муху. А протокол, подписанный Мицуко (о папирус фараона, о Священное Писание!), был подколот к еще нескольким листкам, заключен в папку и похоронен в сейфе Забелина. Чуть позже Пацюку удалось выудить адрес черной, как вороново крыло, дивы, но дальше дело не пошло. У стажера не было никакого повода вновь побеспокоить красотку! Не помогла даже “Практическая психология”, не говоря уже об Эдогаве Рампо. И Пацюк подленько отвернулся от своего недавнего кумира и перекочевал на страницы средневековой любовной лирики — конечно же, японской.
Он засыпал под утро с томиком какого-нибудь Хаттори Рансэцу <Хаттори Рансэцу (1654 — 1707) — японский поэт> на груди, — но даже во сне его преследовала чертова Мицуко в одном лишь чулочном поясе. Пацюк почему-то свято верил, что женщины, подобные Мицуко, обязательно носят чулки. В его не замутненных жизненными реалиями представлениях чулки были высшим проявлением сексапильности и — страшно подумать! — женского эротизма.
В мучениях безответной и совершенно бесперспективной любви прошло три дня. Пацюк потерял всякий интерес к делам Управления, он даже забросил графическую схему двойного убийства на Наличной, которую усердно вычерчивал на протяжении двух последних недель. И принялся за новую схему — ненавязчивого знакомства с Мицуко. Но схема не вытанцовывалась. И надо же было такому случиться, что именно в этот момент появился свет в конце тоннеля!
Свет этот возник внезапно, и исходил он от робкой тетехи в черном, которую Забелин приволок в их кабинет на исходе рабочего дня — третьего по счету с момента появления Мицуко в жизни стажера. Поначалу Пацюк не вслушивался в их разговор, но упоминание о Кирилле Лангере заставило его насторожиться. Спустя несколько минут все прояснилось.
Тетеха в черном оказалась родной сестрой покойного! Она приехала откуда-то из Тмутаракани, все время одергивала юбчонку и никак не могла поверить в самоубийство брата. Но главным оказалось совсем другое — мадам настаивала на встрече с его подругой.
На встрече с Мицуко!
Пацюк едва не упал со стула. А над головой нескладной провинциальной сестры покойного вдруг возник нимб. Вот именно нимб. Эта святая приведет его прямиком к такому невыразимо прекрасному японскому имени! Повод — самый невинный. Он станет наперсником, он будет сопровождать эту деревенщину, которая, судя по всему, и двух слов связать не может.
Забелин, даже не подозревавший о буре чувств в груди стажера, вручил сестре удушенного Кирилла Лангера кое-какие вещички и ключ от его квартиры. С последним вышла заминка: следователь начал путано объяснять тетехе, как добраться до Второй линии, а та никак не могла взять в голову, что улица именно так и называется: “Вторая линия”.
— Вторая линия чего? — кротко спросила она, глядя на Забелина такими же кроткими глазами.
— Вторая линия Васильевского острова. — Следователь, очевидно, решил посоревноваться в кротости с придурочной сестрой.
— А улицы на этой линии есть?
— Есть. Вторая линия и есть название улицы. Вторая линия, дом 13, квартира 13.
— Но…
Вот он и наступил — звездный час Пацюка! Задержав дыхание, он встал со стула и самым независимым голосом произнес:
— Если не возражаете, шеф, я могу проводить… нашу гостью.
— Очень меня обяжешь, — Забелин посмотрел на стажера с суровой отцовской нежностью. — Вы как, Настасья Кирилловна, не возражаете, если наш сотрудник вас проводит?
— Нет, — тетеха покраснела. — Я буду очень рада… “А уж как я буду рад, — подумал Пацюк. — Особенно когда придет время представить тебя моей очаровательной луноликой, солнцеподобной красотке!”
— Вот, возьмите… — Черносотенная (если исходить из прикида) мадам как будто что-то вспомнила. — Я Кириллу везла… Но ему теперь не понадобится.
И вынула из сумки несколько огромных гранатов — каждый величиной с прокурорское пресс-папье.
— Да что вы! — сразу же засмущался следователь, постоянно находящийся под дамокловым мечом статьи № 290 УК РФ: “получение взятки должностным лицом”. — Не стоит, право…
— Берите, берите… Это наши, Вознесенские. Из собственного сада.
После минутных прений гранаты рухнули в пропасть рабочего стола Забелина, а Пацюк подхватил мадам под руку. Хотя какая уж там “мадам”, так, перепуганная, ушибленная страшной вестью девчонка. Даром что обручальное кольцо въелось в палец и потускнело от времени.
После того как девчонка скрылась за дверью, Забелин придержал ретивого стажера.
— Ты уж смотри поаккуратнее с ней. Сам понимаешь.
— Все будет в порядке, шеф.
— Останься с ней на некоторое время, если будет нужно.