Крошечная “Адриатика” работала круглосуточно и располагалась всего лишь в квартале от его дома. Ничего адриатического в ней не было, даже рыбу не подавали. Но Пацюк частенько подъедал там мясную солянку.
— А что это — “Адриатика”? — спросила Настя.
— Кафе на Старо-Петергофском. Напротив кинотеатра “Москва”.
— Хорошо… Я буду.
Пацюк выматерил короткие гудки в трубке и отправился в ванную: скоблить заросшую от непомерных кинематографических впечатлений физиономию. Но стоило ему намылить щеки, как снова раздался звонок.
Проклятая деревенщина никак не хотела уняться!
— Что-нибудь еще? — буркнул Пацюк.
— Да… Я не знаю, где это — кинотеатр “Москва”. Черт возьми, она же приезжая, как он мог забыть! Все эти “Адриатики” вкупе с “Москвой” и Старо-Петергофским проспектом для нее пустой звук.
— Ладно. Ждите меня дома. Я за вами заеду…
…Пацюк подхватил Настю у подъезда: она бросилась к нему, как к давнему знакомому, и даже приветственно подняла руку.
— Раз уж мы встретились, давайте поедем куда-нибудь позавтракаем, — предложил он. И Настя согласилась.
Через полчаса мытарств они нашли наконец-то приличную забегаловку с многообещающим названием “Камасутра”. Интерьер забегаловки полностью соответствовал названию: из всех щелей перло индийскими благовониями, а из замаскированных в пальмовых листьях колонок неслись заунывные звуки — какой-то очередной Рави Шанкар, язви его в душу, медитировал на ситаре <Ситар — индийский музыкальный инструмент>.
Пацюк покорился неизбежному и заказал себе свинину с рисом и ананасами (“пелло” — именно так значилось это блюдо в меню; “пелло” — палач убогого копеечного бюджетника)! Дама же довольствовалась кокосовым молоком.
— Ну, что произошло? — добродушно спросил у Насти Пацюк, отправив в пасть кусок свинины.
Настя сделала маленький глоток и тотчас же отставила стакан.
— Знаете, вы доедайте, а я подожду вас в машине.
— Не понял…
Впрочем, и понимать тут было нечего, стоило только перехватить Настин взгляд.
Скульптурные экзерсисы, стоящие на окне и в нишах, — вот что ее смущало. Весьма пикантные иллюстрации к “Камасутре”. Все подоконники были уставлены статуэтками совокупляющихся индусов: какой-то старательный выпускник Академии художеств довольно удачно скопировал самые распространенные позы из библии секса.
Пацюк не выдержал и улыбнулся: надо же, какая лапотная невинность! Даже обручальное кольцо от нее не спасает!
— Не обращайте внимания, Настя. Выкладывайте вашу новость.
Настя поерзала на стуле, чудовищно изогнулась и нашла наконец выгодный ракурс: теперь в поле ее зрения оставался только Пацюк с недоеденной тарелкой “пелло”.
— Я перебирала вещи брата…
Что ж, вполне почтенное занятие, подумал стажер, перетирая челюстями огрызки ананасов. Как раз в ключе рачительной хозяйки: ни одна запонка не должна закатиться, ни одна пуговица не должна потеряться, даже нитка от пуговицы не имеет права пропасть. Таких рачительных хозяек из глубинки нужно приглашать на должность служебно-разыскных собак. Ничто от них не укроется.
— Я перебирала вещи брата… И в его куртке нашла вот это.
Она протянула Пацюку конверт. Тот вытер пальцы о брюки и осторожно достал листок.
"ЕСЛИ БУДЕШЬ ПРОДОЛЖАТЬ СОВАТЬ СВОЙ НОС В ЧУЖИЕ ДЕЛА, ТО ОЧЕНЬ СКОРО МОЖЕШЬ ЕГО ЛИШИТЬСЯ”.
Пока стажер изучал надпись, Настя не спускала с него глаз.
— Что скажете? — спросила наконец она.
Господи, ну что он мог сказать? Какого черта вы полезли в тряпки, Анастасия Кирилловна? Или — занимались бы лучше сельским хозяйством, Анастасия Кирилловна? Или — заказали бы молебен по братцу, предали бы его земле и на этом успокоились? А у нас и без вашего повешенного шесть “висяков” на отделе. Так что не будем усугублять положение, дорогуша!
Но ничего подобного Пацюк не сказал. Напротив, поднатужился и придал своей физиономии сочувственно-заинтересованный вид.
— А вы что скажете, Настя?
— Я думаю, ему угрожали, — запинаясь на каждом слове, произнесла она. И сама ужаснулась произнесенному.
— Ну-у… Я бы не торопился трактовать записку именно так.
— А как? Скажите, как еще ее можно трактовать? Ему угрожали, он чего-то боялся…
— Откуда вы знаете, что он чего-то боялся? Он сообщал вам об этом?
— Нет, но… Следователь говорил мне, что дверь в его квартиру вскрывали. Что она была заперта на все замки. И на щеколду. Окно тоже было закрыто. А телефонный шнур перерезан. Кирилл якобы сам его перерезал.
— Подождите… — Пацюк сморщил лоб, припоминая оперативно-следственную тусню в квартире. Телефон Лангера действительно не работал. — А вы откуда мне звонили?
— Из автомата. Он там, на углу.
— Понятно.
— Ему угрожали, — снова повторила Настя.
— Ну хорошо. Допустим. А надпись на стекле? А рисунки на стенах? Вы думаете, это тоже как-то связано с угрозами?
Несчастная сестра сникла.
А Пацюк торжествующе доел последний кусок свинины. Попалась, дамочка! Ничтоже сумняшеся хотела повести следствие по кривой дорожке, прямиком к статье 110 УК РФ, как сказал бы следователь Забелин.
Доведение до самоубийства. Наказывается лишением свободы на срок от трех до пяти лет.
Но ничего не выйдет. Дело закрыто. И теперь совершенно не важно, то ли божьи коровки привели парнишку к подметному письмецу, то ли подметное письмецо вызвало к жизни божьих коровок. Факт остается фактом: Кирши Лангер сам наложил на себя руки.
— Ему угрожали… — в который раз повторила Настя.
— И поэтому он разбил аппаратуру в доме, — мягко напомнил ей Пацюк. — Никуда не выходил на протяжении нескольких дней и разрисовывал стены…
— А вы откуда знаете? Про несколько дней?
— Его подруга дала показания. Сказала, что не видела его какое-то время. На телефонные звонки он не отвечал. На звонки в дверь — тоже.
Настя подперла ладонью подбородок и задумалась.
— А почему она обратилась в милицию?
— Не понял? — Теперь уже Пацюк поставил подбородок на ладонь.
— Что же тут непонятного? Ведь прошло-то всего несколько дней. Человек мог просто уехать к друзьям. Или еще что-нибудь… А она сразу побежала в милицию… Они ведь не были мужем и женой, правда?
Пацюка передернуло: только этого не хватало. Женщина, подобная Мицуко, не должна принадлежать никому, она не создана для яичниц по утрам, стеганого халата и вялых супружеских поцелуев в щеку.
— Нет, мужем и женой они не были.
— А она тем не менее обратилась в милицию. Значит, подозревала, что, может, не все в порядке. Я права?
— Увы, — Пацюк развел руками. — Если она и подозревала, то совсем другое.
— Что же?
Пацюк выразительно повертел пальцем у виска.
— Вы понимаете? Девушка стала замечать, что в последнее время с вашим братом начало твориться что-то неладное.
На глазах несчастной Насти выступили слезы, и стажер выругался про себя: не стоило ему усугублять страдания родственницы. Но спустя несколько секунд разразилась настоящая гроза: то, что он вначале принял за кроткие слезы отчаяния, на самом деле оказалось слезами ярости. Да, именно так: Настю душила ярость.
— Я никогда не поверю в то, что мой брат был сумасшедшим…
— Зачем же такие крайности? Возможно, это была всего лишь глубокая депрессия… А в такие минуты человек способен на все. И потом: пограничные состояния, они характерны для нашего времени. Вот взять, к примеру, вас. Разве вы всегда пребываете в хорошем расположении духа?
Ответ крестьянки оказался достойным книжки “Практическая психология”.
— Мне некогда пребывать в расположении духа. Ни в хорошем, ни в плохом. У меня пять коз, парники, сад и виноградник. А еще муж и сын. Я хочу поговорить с этой девушкой.
Ну наконец-то! Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Пацюк не выдержал и расплылся в дурацкой улыбке.
— Думаю, это можно устроить.
— Прямо сегодня.
— Хорошо.
— Тогда пойдемте отсюда.
Оставив в “Камасутре” 169 рублей 45 копеек, Пацюк и Настя вышли из кафе.
— Вас подвезти к дому? — вежливо спросил стажер.
— Нет. Я просто хочу понять… Вы разговаривали только с этой девушкой? Не нашли никого из его знакомых? Я видела его записную книжку, там есть несколько телефонов…
Пацюк хмыкнул и принялся терзать переключатель “дворников”. Хотя не было никакого намека на дождь.
Чертова баба, кажется, он ее недооценил! Но разве можно было предположить в этой белобрысой, изуродованной полевым загаром простушке такую недеревенскую хватку? Еще вчера она была совсем другой: кроткой, как овца, и плаксивой, как латиноамериканский сериал. Впрочем, и представления о жизни были у нее вполне латиноамериканские: в родной семье все должны быть физически и душевно здоровы. Никакого намека на шизофрению, параноический бред или заячью губу. Максимум, что можно себе позволить, — это временная амнезия и такая же временная потеря ребенка. Но к концу повествования память обязательно должна вернуться, а возлюбленное чадо — найтись…