Бомба не издала ни единого звука. Не слышно было даже шипения гаснущей золы.
Поставив кувшин на соседний столик, Лайл резко бросил, не оборачиваясь:
— Можете выходить. Опасность миновала.
Никакой реакции не последовало, и ему показалось, что женщина не услышала его слов. Однако вскоре она поднялась, и теперь Лайл мог наконец как следует рассмотреть ее. Незнакомка, конечно, была сильно напугана, но даже побледневшее и напряженное ее лицо показалось молодому человеку весьма привлекательным.
Правильные черты были довольно мелкими и изящными, но основную красоту этого липа, несомненно, составляли глаза — огромные, лучистые, темно-фиолетовые в самой своей глубине.
Женщина казалась очень молодой, почти ребенком. Да и вела она себя как ребенок — не глядя на Лайла, проговорила дрожащим голосом, в котором чувствовалось приближение слез:
— Я очень сожалею…
— Сожалеете о том, что не нанесли мне никакого увечья? — иронично спросил Рейберн Лайл.
— Нет, конечно… Сожалею, что доставила вам столько хлопот, — несколько нелогично возразила она.
«Хлопот», как вы изволили выразиться, было бы еще больше, если бы удалось завершить то, что вы задумали, — парировал Лайл. — Сами вы, например, наверняка бы погибли.
Заметив, как ее глаза странно блеснули, он поразился мелькнувшей у него догадке и недоверчиво воскликнул:
— Неужели вы этого и добивались? Так вот почему вы сидели рядом с этой проклятой бомбой, как приклеенная… Так вы знали, что она должна вот-вот взорваться?
Незнакомка снова промолчала, и Лайл, не дождавшись ответа, резко спросил:
— Ответьте честно — вы хотели умереть?
— Д-да… — пролепетала она.
Он с трудом расслышал ее ответ, однако утвердительный его смысл вполне уловил.
— Господи помилуй! — в сердцах воскликнул молодой человек. — Неужели на свете не существует пределов женского безрассудства?
При этом он бросил презрительный взгляд на молодую особу.
— Неужели вы такая идиотка и всерьез полагаете, что, уничтожив мой дом и убив себя, вы хоть на шаг приблизитесь к вашей заветной цели — добиться избирательных прав для женщин?
Видимо, испугавшись гнева, прозвучавшего в голосе Лайла, молодая девица совсем потеряла самообладание. Слезы ручьем хлынули у нее из глаз, и она снова, запинаясь, проговорила:
— Я очень, очень сожалею… Поверьте мне!..
С минуту Лайл не сводил с нее взгляда, а затем решительно направился к двери.
— Пожалуй, мне следует вызвать полицию. Вы ведь этого хотите — выставить себя мученицей, причем любым способом!
— О, прошу вас, не надо… Не отправляйте меня в тюрьму!..
В ее голосе зазвучала такая мольба, что Лайл остановился. Обернувшись к девушке, он спросил:
— Значит, это тоже часть вашего хитроумного плана? Сначала вы отказываетесь заплатить штраф. Потом вас бросают в тюрьму, где вы объявляете голодовку, а пресса тем временем вовсю трубит о жестокости и бесчеловечности нашего правительства!
Девушка едва сдерживала рыдания.
— Я не хочу оказаться в тюрьме!.. Не хочу… Вот почему я… пыталась… убить себя…
Она посмотрела на так и не разорвавшуюся бомбу и беспомощно всплеснула руками.
— Ну что я за недотепа! — в сердцах воскликнула она. — Даже убить себя толком и то не сумела…
Рейберн Лайл снова подошел к ней.
— Может быть, вы расскажете мне поподробней, что все это значит, — предложил он уже более мягким тоном. — Должен признаться, вы меня весьма заинтриговали…
Она подняла на него свои огромные глаза, полные слез. Губы девушки дрожали, делая ее личико трогательным и беззащитным. Глядя на свою непрошеную гостью, Лайл подумал, что еще никогда не видел такой очаровательной особы.