Машина Хапскомба остановилась на северной окраине Арнетты, в ста десяти милях от Хаустона. Как всегда, маленькое кафе было полно завсегдатаев, сидящих у стойки, попивающих пиво, вяло болтающих или наблюдающих за облепившими грязную люстру мухами.
Биллу Хапскомбу это местечко нравилось гораздо больше, чем все остальные, потому что все здесь с уважением относились к нему. Это были тяжелые времена для Арнетты. В 1980 году в городе было два промышленных предприятия — картонажная фабрика, производящая продукцию для пикников и барбекью, и завод, производящий электронные калькуляторы. Теперь картонажная фабрика была закрыта, а завод ожидала реконструкция: по плану его владельцев, он должен был переориентироваться на производство портативных телевизоров и транзисторных приемников.
Норман Брют и Томми Ваннамейкер, оба в прошлом работавшие на картонажной фабрике, недавно из-за закрытия предприятия потеряли работу. Генри Кармишель и Стью Редмен до сих пор работали на калькуляторном заводе, но были теперь заняты не более тридцати часов в неделю. Виктор Палфрей, с недавних пор пенсионер, куривший одну за другой самокрутки, был еще одним членом этой компании.
— Вот что я скажу вам, — иногда говаривал приятелям Хап. — Их разговоры об инфляции, о национальном долге явно преувеличены. У нас есть прессы и у нас есть бумага. Мы могли бы отпечатать по меньшей мере пятьдесят миллионов тысячедолларовых банкнот и запустить их в обращение.
Палфрей, до 1984 года работавший машинистом, был единственным из присутствующих, кто осмеливался оспаривать подобные нелепые утверждения Хапа. Вот и на этот раз, скручивая очередную смердящую сигарету, он пробурчал:
— Это ничем нам не поможет. Страна не станет богаче от этого шага. Такие деньги не более, чем бумага.
— Я знаю людей, которые не согласились бы с тобой, — раздраженно возразил Хапскомб. — Серьезных людей. Людей, понимающих в делах больше, чем ты.
Стьюарт Редмен, — по всеобщему мнению, самый спокойный человек в Арнетте, — сидел с кружкой пива в руке на пластмассовом стуле и бездумно смотрел в окно. Стью хорошо знал, что такое бедность. Знал с детства, потому что его отец, местный дантист, умер, когда Стью было семь лет, оставив без средств к существованию жену и двух детей, не считая Стью.
Его мать устроилась работать в автопарк здесь же, в Арнетте, — с того места, где сидел Стью, было хорошо видно, где размещался этот автопарк, пока в 1979 году он не был перенесен. Зарплаты матери хватало только на то, чтобы они не умерли с голоду. В девять лет Стью пошел работать — сперва к Роджу Такеру, владельцу автопарка, а после — на биржу в соседнем городке Брейнтри, где ему пришлось солгать насчет своего возраста, чтобы получить право работать двадцать часов в неделю.
Сейчас, прислушиваясь к беседе Хапа и Вика Палфрея о способах делания денег, он вспоминал первые трудовые мозоли на своих руках. Он пытался скрыть эти мозоли от своей матери, но она все же заметила их; менее, чем через неделю после того, как он приступил к работе. Увидев мозоли, мать расплакалась, хотя была не из плаксивых. Но она не просила сменить его занятие. Она хорошо понимала ситуацию. Она была реалисткой.
Стью и спокойным-то таким был потому, что за всю жизнь у него не было ни друзей, ни времени на них. Была школа, и была работа. Его младший брат Дэйв умер от пневмонии в тот самый год, когда Стью начал сам зарабатывать деньги, и Стью так и не смог примириться с этой потерей. Он очень любил Дэйва… и все же отлично понимал, что со смертью брата в доме стало на один рот меньше.
В старших классах он увлекся футболом, и это очень нравилось его матери, хотя иногда и отвлекало его от работы.
— Играй, мой мальчик, — говорила она. — Если тебе и выпал счастливый билет, то это футбол. Играй, Стьюарт. Вспомни Эдди Ворфильда.
Эдди Ворфильд был местной знаменитостью. Он происходил из семьи еще более бедной, чем Стью, но прославился, играя в школьной футбольной команде. Его заметили тренеры, и после окончания школы Эдди пригласили в Техас, где он десять лет был левым полузащитником сборной. Сейчас Эдди владел несколькими закусочными на Западе и Юго-западе и был почти легендарной личностью в Арнетте. Слово «успех» здесь ассоциировалось с Эдди Ворфильдом.
Но Стью не был Эдди Ворфильдом. И все же он делал определенные успехи, и ему даже предложили индивидуальную программу спортивной подготовки…
Но тут его мать заболела. Заболела настолько, что больше не смогла работать. Через два месяца после того, как Стью окончил школу, она умерла, оставив на руках мальчика младшего братишку Брюса. Стью отказался от спорта и устроился работать на калькуляторный завод. И все же хоть кому-то в его семье повезло — Брюсу. Он был младше Стью на три года и сейчас работал в Миннесоте — составлял программы для IBM. Он редко писал брату, да и виделись они давненько — на похоронах жены Стью, умершей от того же вида рака, что и их мать. Стью считал, что брату повезло… и что Брюсу должно быть немного стыдно за него, простого рабочего на фабрике.
Женившись, он пережил лучшие годы в своей жизни, но счастье длилось всего восемнадцать месяцев. Потом его жену, еще совсем юную, унесла безжалостная смерть. Это случилось четыре года назад. С тех пор Стью подумывал даже переехать из Арнетты, подыскать себе место получше, но инертность, присущая почти всем провинциалам, удерживала его на месте. Он привык к Арнетте, сжился с ней и не мог расстаться с привычкой.
За окном, в которое он смотрел сейчас, виднелась полоска земли, на которую падала тень. Рядом лежало шоссе, но в это время по нему не проехала ни одна машина. И вдруг Стью увидел, как вдалеке показался автомобиль.
Он был в четверти милях от них. Заходящее солнце тускло отражалось на запыленном бампере. У Стью было отличное зрение, и он увидел, что это очень старый «шевроле», выпуска не ранее 1975 года. «Шевроле» с потушенными фарами на скорости не более пятнадцати миль в час, виляя из стороны в сторону, взбирался на холм. Пока, кроме Стью, его никто не успел заметить.
Автомобиль приближался. Теперь Стью слышал нервное гудение его мотора. «Шевроле» напоминал побитую собаку, ковыляющую в будку зализывать раны.
Теперь машину заметили и другие. Разговор стих. Мужчины напряженно следили за предсмертными муками автомобиля, который практически поравнялся с окном, вильнул в последний раз влево и замер. Мотор стих. На смену нервному гудению пришла тревожная тишина. — Елки-палки, — выдохнул Томми Ваннамейкер, — а мотор не взорвется, Хап?
— Если бы он собирался взорваться, то это уже случилось бы, — вставая, ответил тот. При этом он зацепил висящую на стене карту дорог Техаса, Нью-Мехико и Аризоны, и та с грохотом свалилась на пол.
— Наверное, парень за рулем изрядно пьян, — заметил Норм.
Никто не ответил ему. Мужчины гурьбой бросились к выходу. Хап, Томми и Норм одновременно подбежали к машине. Они почувствовали запах газа и услышали тихое пощелкивание мотора. Хап открыл дверцу со стороны водителя, и из-за руля, подобно тюфяку, вывалился на землю мужчина.
— Черт побери! — выругался Норм Брют. Ему стало плохо. Не от вида выпавшего мужчины, а от запаха, доносившегося из автомобиля, запаха разлагающейся плоти.
Хап подхватил мужчину под мышки и начал оттаскивать в сторону. Томми помогал ему, поддерживая безжизненные ноги водителя. Они внесли тело в помещение.
Остальные стояли возле машины, затем Хенк заглянул вовнутрь и отвернулся, зажимая рукой рот. Он сделал несколько шагов в сторону, и его стошнило.
Вик и Стью заглянули в машину, посмотрели друг на друга и заглянули вновь. На пассажирском сидении полулежала молодая женщина. Ее платье задралось вверх, обнажив колени. На коленях у нее лежал ребенок лет трех, мальчик или девочка. И женщина, и ребенок были мертвы. В их открытых глазах застыло страдальческое выражение. Они были похожи, как позже сказал Вик, на лопнувшие надувные игрушки. Женщина крепко держала ребенка за руку. Под носами обоих виднелись струйки крови. Вокруг них жужжали мухи, вползая в безжизненные полуоткрытые рты. Стью прошел войну, но до сих пор ему не приходилось видеть ничего более ужасного, чем представшее перед глазами зрелище. Он не мог отвести взгляда от детской ручки, которую сжимала женская.
Они с Виком одновременно отпрянули и искоса посмотрели друг на друга. Потом, не сговариваясь, направились в помещение. Там они увидели Хапа, истерически кричащего в телефонную трубку. За ними вошел Норм, без конца через плечо оглядывающийся на машину. В зеркале заднего обзора почему-то отражались детские башмачки.
Хенк, стоя у двери, прижимал ко рту грязный носовой платок.
— Боже, Стью, — тоскливо прошептал он, и Стью кивнул.
Хап повесил трубку. Водитель «шевроле» лежал на полу.