Даже на жалком сморщенном воспоминании о былом мужчине синел наколотый узор, тьфу ты, Господи!
– У-уй! – взвизгнул было ломщик. И затих.
Содержимое шприца убывало, и на последней трети лежащий забормотал – всё быстрее, громче, блаженнее:
– Приход!.. Пошёл приход!
– Спе-ец! – оценил знакомец с привокзальной площади.
* * *
Может ли Господствующее Божество всмотреться в мир как в зеркало? Отражено ли Оно в мириадах мелких планетян?
Нет-нет! Своим отражением Оно может признать разве что прекрасную природу. А там, где разумники всех миров множат глупости и злодейства по своему скудному разумению, – Оно отходит. И умывает руки, как принято выражаться для наглядности. Отмывает всего Себя от скверны человеческой.
И одуряться до скотства Оно их не учило, и не могли они взять с Него пример, потому что Оно не знает одури – сами нашли эту грязь, сами полезли – тоже такая игра на взаимное умопомрачение.
Признаться Себе Оно вынуждено в одном: Оно не понимает совершенно искренне, как можно добровольно отказываться от разума – ведь это то же самое, как добровольно отказаться, например, от зрения, заявить, что слепота – куда приятнее.
Живут существа в созданной Им Вселенной – и Оно не понимает их порочных страстей. Странно.
* * *
Кавказского вида наркоманы оказались русскими – представились казаками. Хотя ещё в поезде Клава слышала, что казаки такую отраву не одобряют: им бы в достатке чихирь да табак.
Клава хотела было порасспросить про переходы на чеченскую сторону, но очень вовремя заговорил сам спасенный ею ломщик Гриня – так он представлялся.
– Ахмед будет с товаром. Ты не трепанись, что медбрат – утащат как овцу. Им ваш брат нужен. А прознает, что веняк щупаешь – без разговора.
Вот это был путь: пусть чеченцы утащат её сами! Тогда никаких подозрений: зачем пришел, чего ищешь?
Ахмед явился под вечер. Совсем не чеченец по виду. Лицо круглое, нос ничуть не орлиный. Маленький и лысый. На Клаву, называемую Кириллом, уставился подозрительно.
– Нищак, – успокоил Гриня. – Наш кореш.
– Ширяешься? – прямо спросил Ахмед.
Очень логичный вопрос: кореш такого Грини обязан сидеть на игле. И вообще, наркоманы люди надёжные, в КГБ не служат. В ФСБ – тоже. А у Клавы-Кирилла на лице написано незнание порока.
– Ширяю на заказ, – навела его Клава на нужные мысли. – Если трудный случай.
– Медбрат? – догадался Ахмед. – Хороший человек. Нужный.
И замолчал.
Гриня в отчаянии сигналил глазами – ярче чем светофором: «Зачем объявился?!» Но Клава смотрела безмятежно, будто не понимала.
Ахмед с Гриней выходили, шептались о делах, потом Ахмед вернулся, спросил как о легком одолжении:
– Тут один человек недалеко – тоже веняки совсем потерялись. Помочь надо.
Ахмед не очень верил, что приезжий медбрат легко согласится. Тогда придётся доложить Мусе, чтобы выкрасть силой.
– Если только, – Клава сделала понятный всем народам жест. – Билет купить не на что.
– Купышь билет, всё купышь.
Около мазанки стояли белые «жигули».
– Садись, быстрее будем, – предложил-приказал Ахмед.
Клава с готовностью села.
И поехали в ночи. Ахмед молчал. И она молчала. Потом подумала, что надо изобразить беспокойство.
– А чего так долго? Говорил – рядом!
– Я – говорил? Никогда не говорил! Близко – далеко, разницы нет. Человек – везде человек. Помогать надо.
– Ты куда меня везешь? Так не договаривались!
– Хорошо договаривались. Не надо много шума, дорогой.
И словно нарочно «жигули» притормозили около темных зарослей, от которых отделилась фигура и нырнула на заднее сиденье – рядом с Клавой. От нового попутчика пахло чем-то резким и кислым – чужим.
Это был тот самый Муса, люди которого похитили Виталика.