— Чего разлегся, урод? — повысив голос, нарочито хмуро проронил он. — Дрых мало? Вставай давай.
— Отвали, Клык, — прошептал Вьюга. — Отвали, не мешай. Она идет.
— Она идет в болото! — фыркнул Клык, никак не желавший расстаться с надеждой. — Дай посмотреть, как заживает, — и вытащил из торбочки, подвешенной к поясу, банку с остатками бальзама.
— Не трать, — Вьюга шевельнулся, отстраняясь. — Без толку.
Вокруг между тем собрались притихшие бойцы. Вьюга заметил это, рявкнул из последних сил:
— Пшли отсюда! Подыхающего не видели?!
Команда переглянулась. Умирать стыдно, особенно так, от раны: смерть — это слабость и тень страха, оскорбительная для бойца. Если бы у Вьюги хватило сил, он ночью ушел бы из пещеры, чтобы умереть подальше от друзей и спрятать слабость, страх и свой безобразный труп от их глаз. Все понимали, как он теперь жалеет, что не смог этого сделать.
Бойцы расселись вокруг, ухмыляясь, обозначая спокойное знание, что слабость в смерти — не позор, а обычный порядок вещей. Хорек ткнул Вьюгу кулаком в колено, надеясь, что удар не отдастся в ране — показывая, что все идет по-старому. Шпилька лизнула умирающего в щеку.
— Не дергайся, — сказал Клык. — Все путем. Мы тебя закопаем. Но потом, а пока, глядишь, и обойдется, — и принюхался к ранам друга, все-таки надеясь на лучшее вопреки очевидности.
Запах не обрадовал, но Клык начал демонстративно откручивать крышку банки. Вьюга ухмыльнулся дрожащими губами:
— Дураки. Когда подохну, мое мясо мне больше не понадобится. Стрелы — Клыку, меч — Красавчику, нож — Хорьку, арбалет — Шпильке… что еще… башмаки — Пауку, а ремень пусть Мелкий возьмет. Больше вроде бы ничего нет. А мясо ваше общее, — закончил Вьюга.
Команда переглянулась. Все глаза блестели лихорадочным голодным блеском, все скулы обтянуло натуго, но никто даже рта не раскрыл, только Хорек отрицательно мотнул головой. Здесь, в сравнительно безопасном месте, можно избежать крайних мер или попытаться избежать, если удастся.
— Может, оленя убьем, — шепнул Красавчик. — Здесь есть где его закопать.
Клык кивнул:
— Ясно. Все. Закопаем, без вопросов. Глубоко, чтоб медведи не разрыли. Никаких костров, честно сгниешь и станешь землей. И когда-нибудь потом возродишься из земли, как все.
Вьюга успокоенно вздохнул.
— Глупо… но хорошо… — пробормотал он, закрывая глаза. — Ну все. Я устал… Ну отойди… да отойдите вы… пустите ее…
Невозможно и жестоко было глазеть дальше. Вьюга не смог сам спрятать свою агонию от глаз товарищей — надо же помочь ему хоть в этом…
Бойцы отошли и расселись у кострища, спинами к Вьюге, инстинктивно прижимаясь друг к другу. Почти любые слова в такие минуты — вранье. Прикосновения гораздо честнее — и прикосновения говорили очень ясно: мы остаемся, а он уходит.
Клык судорожно вздохнул, сжав кулаки. Красавчик тронул его за плечо:
— Сейчас кончится — и все, больше болеть не будет.
Клык ответил одним движением губ: «Долго».
— Помочь ему? — тихо спросил Паук, на треть вытащив из ножен кинжал.
— Он сам хотел, — сказал Клык. — Он ее уже чует. Сильный… Ах ты, будь оно все неладно!
Но они сидели еще очень долго, не шевелясь, окаменев лицами, пока хриплое дыхание сзади не захлебнулось и не оборвалось…
…Солнце уже поднялось высоко и просвечивало сквозь серую муть туч тусклым белесым кругом, когда Клык, Хорек и Паук закончили копать могилу на горном склоне. Ножи безупречной темной стали резали влажные и упругие пласты земли, переплетенные корнями, легко, как свежий хлеб. Камни вытаскивали руками. Остановились лишь, когда лезвия наткнулись на сплошную скалу — яма получилась в две трети орочьего роста.
— Здорово вышло, — сказал Хорек, вытирая пот с лица и садясь на краю могилы. — Господину Боя впору.
— Ага, — отозвался Клык. — Повезло. Хуже нет, если сожгут — а люди, гады, обычно так и делают с трупами, им фиолетово: свои, чужие…
— Ну какая разница… все равно в итоге будешь земля…
— Да уж, итог… Все равно, что с Барлогом пообниматься… Очень приятно, когда чужие пялятся на твои горелые кости. Нет уж, спасибо за такую любезность. Пусть мое мясо лучше бойцы бы съели, чем вот так, как полено в костер… хоть не без пользы…
Паук обтер лезвие ножа и бережно вложил его в ножны. Потом вытянул вперед ладони, растопырил пальцы и удивленно на них посмотрел:
— Клык, гляди… у меня руки трясутся. Будто у человека с перепою, смешно… — И вид у него при этом был совершенно растерянный.
— Это с голоду, — сказал Клык. — Всего-ничего копали, а вспотели — это тоже с голоду. Такое я уже видел. День холодный, а жарко. Это бывает. Когда что-нибудь сожрешь, будет легче, увидишь… Пойдемте, Вьюгу заберем.
С мертвым остались только Шпилька и Мелкий. Они сняли с Вьюги снаряжение, завещанное бойцам, и перевернули тело на живот — было решительно нечем прикрыть его лицо от случайных взглядов. Теперь Шпилька собирала у входа в пещеру прутики и щепки, еще влажные от прошедшего дождя, а Мелкий снова сидел, скрутившись в узел и зажимая плечо.
Клык про себя ругнул судьбу, а вслух спросил:
— А остальные где?
— Пошли жратву поискать, — сказала Шпилька. — Красавчик — вверх по склону, а Пырей с Крысой — вниз. Туда, в лес.
— Хорошее дело…
Подняли отяжелевшее тело, дотащили до могилы, опустили на дно ямы так осторожно, как сумели. Засыпали землей и кусками дерна. Отметили холмик серым продолговатым камнем и присели отдохнуть от этой непосильной работы.
Клык отряхнул руки от земли, потом вымыл в лужице, стоящей в углублении между камнями. Достал банку с остатками бальзама, подошел к Мелкому, дружески съездил ему по уху:
— Давай, показывай свою царапину. Не надо нам больше экономить…
Пырей собирал улиток.
Крыса грызла их, как семечки: раскусывала скорлупу, выбирала языком и клыками слизняка, а остатки ракушки выплевывала. Пырей приносил их ей в пригоршне — улитки во множестве ползали по листьям какого-то водного растеньица на берегу неглубокого то ли озерца, то ли болотца — сам съедая штучку-две из каждой горсти и чувствуя мучительную сосущую боль в желудке. Он тихо гордился собственной самоотверженностью.
Крыса губами взяла у него с ладони очередную улитку и легонько укусила его за палец:
— Вкусные…
— Как дома, — Пырей ухмыльнулся, ткнулся носом в ее нос.
— Грибов нет…
— Ну на нет и суда нет.
— Пахнет так… то ли оленями, то ли коровами…
— Пошли посмотрим, — оживился Пырей. — Если что — мы с тобой тушу не дотащим, но мяса нарежем, а?
— Подожди, я посижу. — Крыса выплюнула последнюю ракушку, уселась на поваленное дерево и поджала ноги. Пырей устроился рядом.
От Крысы исходило мягкое тепло. За последнее время она так отощала, что стала похожа на мальчишку-подростка, но была по-прежнему прелестна своим ширококостным и угловатым крепким телом. Еще до бойни и наводнения у Серебряной реки холоп лорда, человек и идиот, как большинство людей, насмешливо спросил Пырея, как орки делают детей, если их мужчины тискаются друг с другом, и показал на Крысу. Люди лорда этого неудачливого насмешника потом так и не нашли — еще бы, кости компания Пырея завязала в одежду вместе с парой камней и зашвырнула в реку, выбрав местечко поглубже. Ураган еще съязвил, что для такого скудного ума мозгов у придурка оказалось многовато, но вообще-то для людей это дурь обыкновенная. Им ничего не стоит спутать молодую женщину-аршу на пятом месяце беременности с мужчиной. Они слишком привыкли, что их собственные самки в такое время напоминают тельных коров.
Но это не значит, что они могут безнаказанно оскорблять чужих подруг.
Пырей прижался носом к шее Крысы и принялся внюхиваться в ее теплый запах, похожий на запах чистой кошки. Крыса засмеялась:
— Хочешь меня, да?
Пырей укусил ее за плечо, потом — за мочку уха:
— Я тебя всегда хочу. Но тут опасно греться. Пойдем осмотримся, потом в пещеру поднимемся — лучше там. Там ребята прикроют, если что. Ты отдохнула?
Крыса потянулась и встала.
— Хорошие ребята, — сказала она, раздувая ноздри в поисках оленьего запаха. — Жалко старого. Он мне в крепости как-то яиц принес, целую миску, не знаю, где взял. И говорит: «Пахнешь двумя парнями — одним снаружи, другим внутри»…
Пырей сочувственно ухмыльнулся:
— Чувствительный был, точно. Везет некоторым… а я вот не чую, чтоб у тебя запах сильно изменился… То есть изменился, конечно, но непонятно как-то…
Крыса фыркнула:
— Ты боец, зверь, а не нюхач. Ты лягушку под листом не чуешь. Тебе надо бадью эльфийских духов под самый нос, чтоб ты унюхал, да и то ведь скажешь: «Кажется, чем-то таким потянуло…»
— Ах ты…