Поспешно и безжалостно разбуженный сержант Петров ужаснулся перспективе и уговорил старлея Горохова не поднимать тревогу. Вместо этого два доблестных милиционера на личном автомобиле старшего лейтенанта рванули в ближайший лесопитомник и за две бутылки водки, приготовленные Гороховым для рыбалки, выторговали себе у сторожа эксклюзивное право выкопать одну елочку. Лопата, спасибо рыбацкой предусмотрительности старлея, у них была своя, так что третью поллитру милиционеры сберегли и позднее распили за благополучное завершение операции.
В половине восьмого утра статус-кво на поруганной клумбе был восстановлен — елочек снова стало четыре. А в половине девятого бригада озеленителей с лопатами и новой елью взамен неприжившейся и тихо удаленной ими ночью огласила центральную площадь удивленными возгласами и уместными, но нежелательными вопросами. Не меньше двух недель после этого при появлении сержанта Петрова и старлея Горохова сероземские милиционеры фальшивыми от подавленного смеха голосами напевали: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла…».
Будь на то Серегина воля, он собственноручно скосил бы все елки в радиусе километра от станицы отцовской бензопилой!
Тем более муторным и противным стало для него спецзадание по патрулированию двух га лесопитомника, где зеленели молодые пицундские сосны и голубели, черт их подери, ненавистные старлею ели.
7
— Штоять, шуки, гуки ввегх! — хрипло проорал грубый мужской голос с характерным речевым дефектом алкогольного происхождения: крикун глотал звуки, превращая фразу в кроссворд.
Вдобавок он еще картавил и шепелявил!
Не будучи уверенной, что поняла сказанное правильно, я обернулась на крик и удивленно спросила:
— Что, простите?
— Я тя прощу! Я тя щас так прощу по башке, что мало не покажется! — доверительно пообещала дюжая красномордая тетка в обтрепанных спортивных штанах и жутко грязном свитере с прорехами, сквозь которые виднелась полосатая матросская тельняшка.
Прозвучало это убедительно, к тому же мадам уже высоко занесла правую руку с зажатой в ней бутылкой из-под шампанского. Я ойкнула и попятилась.
— Гуки, шуки! — продолжал орать дефективный.
Выглядел он устрашающе — как Франкенштейн из мира животных: красный нос тукана, глазные впадины расцвечены «под панду», в косматой бороде крошки и какой-то цыплячий пух. Разинутый в крике рот демонстрировал тотальную нехватку зубов. В руке монстр держал большой зазубренный нож.
Жуткая парочка до того напоминала безобразно спившихся и опустившихся Лису Алису и Кота Базилио, что я ассоциативно покосилась на Васю-Пьеро. Мой спутник уже стоял с поднятыми руками, и я со всей определенностью поняла, кому вот-вот достанется роль несчастного простака Буратино, под бандитским нажимом расстающегося с золотыми монетами.
— Кошелек или жизнь! — подтверждая мою догадку, сказала мадам с бутылкой.
Свободной рукой она вырвала у меня бювар с немецким контрактом и не глядя сунула его в обширную прореху свитера, плотно зафиксировав добычу между вязаным полотном и тельняшкой.
— Послушайте, уважаемые! — возмутилась я (не опуская, впрочем, поднятых рук). — Верните бювар, он вам не нужен! Это мое, отдайте, я вам денег дам!
— Пошла на хген шо швоими бабками! — дефективный огрызнулся и взмахнул ножом, вынудив нас с Васей попятиться. — Мы люди швободные и чештные, нам чужого не надо, но и наше не тгонь!
— Давай, давай свои деньги! — одобрила меня его боевая подруга. — Ты че, Картавый? Сама дает, зачем отказываться?
— Тю, дуга! — беззубый сплюнул сразу тремя струйками. — Шама дашт, шама и в ментовку побежит!
— Сразу не побежит, а потом поздно будет, — успокоила его подруга, вытягивая из кармана замусоленную бечеву. — А ну, геть вниз!
Оступаясь на камешках, мы с Васей спустились с насыпи на плантацию ровных, как на подбор, сосенок.
— Зря вы им про деньги сказали, не поможет это, — беззлобно попенял мне Василий. — Только хуже будет: теперь вам ни денег, ни документов не вернуть! Я эту публику знаю, они ваши тыщи пропьют точно так же, как свою совесть!
— Девочки налево, мальчики направо! — весело скомандовала мадам, повелительно взмахнув моими деньгами. — Раз-два! Присели под сосенками! Три-четыре! Ручки назад, и сидим, дышим целебным хвойным ароматом! Вдох-выдох! Вдох-выдох!
Шершавая бечевка туго стянула мои запястья и сосновый стволик в один «букет». Посмотрев на Васю, я увидела, что он тоже перевязан и помещен под елочку, как оригинальный новогодний подарок.
— Кра-со-та! — полюбовавшись нами, с удовольствием произнесла мадам.
Ее приятель уже карабкался вверх по насыпи.
— Счастливо оставаться! — улыбнулась нам на прощание вредная баба.
И, видимо уловив сходство Васи-Пьеро в его светлых трикотажных штанах с новогодним зайчиком, издевательски напела:
— Трусишка зайка серенький под елочкой скакал! С наступающим, товарищи!
Она помахала моими деньгами и моим же бюваром и заторопилась вдогонку за картавым.
А мне стало так отчаянно грустно, что утренняя печаль по поводу неразделенной любви сейчас вызывала у меня лишь ностальгическую улыбку. Дела были плохи, как никогда: я лишилась и контракта, и денег, и свободы действий.
Подергав руки, я убедилась, что привязь моя крепка. Хотя, конечно, веревка — это не чугунные кандалы, при достаточном количестве времени и терпения ее можно перетереть о шершавый ствол…
Додумавшись до этой бодрящей мысли, я энергично зашевелилась. При этом в поле моего зрения вновь попала персональная елочка Васи — он тоже размеренно ворочался, старательно перетирая свои веревочные оковы. Васино освободительное движение оказалось гораздо успешнее моего: минут через десять «зайка» выпрыгнул из-под своей елочки к моей сосенке:
— Давай помогу!
— Не надо, сама справлюсь! — проявила благородную самоотверженность я. — Ты лучше беги поскорее вдогонку за этими гадами, нельзя их потерять! Не упустить контракт — сейчас самое главное!
От моего замутненного многочисленными переживаниями сознания как-то ускользнул очевидный факт, что у Васи, не являющегося подданным Их Величества Гадюкина, может быть свое, отличное от моего представление о главном и второстепенном. По идее, после пережитого на пару со мной неприятного приключения Вася запросто мог сказать: «Да идите вы со своим контрактом!» Послав меня в тенистый сад, то есть в данном случае в сосновый лес. Однако Печальный Пьеро оказался настоящим товарищем с бойцовским характером.
— Отвяжу тебя, и вместе побежим! — возразил он.
— Есть идея получше, — сказала я. — Открой мою сумку. В боковом кармашке есть пилочки. Дай мне одну и беги, не теряй времени. Я освобожусь — догоню.
Пяток прекрасных маникюрных пилочек я купила в Германии в качестве маленьких полезных сувениров для коллег женского пола. Стальное лезвие каждой пилки было покрыто алмазной пылью, а на пластмассовой — под слоновую кость — рукоятке имелось изображение кряжистой мужской фигурки с топором. Не думаю, что логотип производителя указывали в качестве потребителей фирменной продукции гламурных дровосеков. Скорее это был намек на непревзойденную крепость прославленной немецкой стали, которой хоть ногти точи, хоть дубы вали. Но я намерена была поддержать идею красивой жизни лесорубов и слегка подманикюрить германской пилкой свою пицундскую сосенку.
Сунув в мой кулак маникюрно-лесопильное орудие, бесценный Вася оставил меня сражаться с веревочными оковами и заторопился вдогонку за нашими обидчиками. Мне уже удалось заметно ослабить веревочную петлю, оставалось правильно сориентировать пилку. После нескольких неудачных попыток, завершившихся появлением царапин на моем левом запястье и ссадин на стволе дерева, я нащупала путь к свободе и энергично зачиркала пилочкой.
8
— Вот су-уки! — с ненавистью произнес старший лейтенант Горохов, оглядев поруганную плантацию.
В лесопитомнике, порученном их с Петровым заботам, успели похозяйничать незаконные рубщики. В ровных рядах двухлетних хвойных там и сям зияли бреши.
— Не меньше пятидесяти деревьев спилили! — негодовал старлей.
— Больше, — убитым голосом поправил сержант Петров, глядя в сторону железнодорожной насыпи.
Под ней аккуратным рядком, как загорающие на пляже дисциплинированные пионеры, лежали отборные полутораметровые сосенки — идеальные рождественские деревца, которые наверняка будут восхитительно смотреться в новогоднем наряде из стеклянных шаров и мишуры. Однако сержанта предвкушение чужого праздника не порадовало.
— Почитай, сотню завалили! — скорбно заметил он и стянул с головы шапку, ассоциируя лежащие елочки не с загорающими пионерами, а с невинными жертвами массового побоища.