Конечно же, это был Степлтон из "Собаки Баскервилей".
Его интонации, его мягкая улыбка. И вышло, несмотря на совершенное несходство Шарыгина с Янковским, очень похоже.
"Кофе в этом доме варю только я…"
Только в конце фразы Григорий совсем уж по-свински притянул Галку, вышедшую из кухни с четвертинкой ржаного, за пояс халата к себе. И руку под грудью собственнически пропустил. Тоже что ли из "Баскервилей"?
Да не было там такого!
— Возьмите.
Галка протянула хлеб, незаметно и больно пихнув Шарыгина локтем. Театральный лев, получив свое, хрюкнул.
— Спасибо, — произнес Прынцик. — Я обязательно, завтра вечером…
— Не торопитесь, — просипел, напутствуя его Шарыгин.
Щелкнул замок.
— Это вообще что? — повернулась Галка через мгновение.
— Как что? — Григорий отступил в комнату, успокаивающе выставив ладони. — Галчонок, это были благие намерения. Исключительно! Я же видел, на что он рассчитывает!
— На что?
— На все! — Шарыгин попытался объять руками квартиру. — На это все! На тебя! Глазами так… Ох, — он скривился, схватился за правый бок, — как ты мне меж ребер-то заехала! А я тебя, между прочим, считай, что спас.
— Да? Спокойной ночи!
Разозленно пфыкнув (ничего не загорелось? жалко! казалось, есть способности), Галка влетела в свою комнатку.
Шпингалет в паз. Свет — долой. Абрис ночного окна осторожно прикоснулся к глазам.
В сумраке забелела кровать. Шум дождя пробился, рассыпался успокаивающими шипящими. Ш-ш-ш… Чего ты? Чего ты злиш-ш-ш…
Ничего, сказала дождю Галка, размазывая слезы.
Обидно, когда кто-то решает за тебя. Шарыгину вообще стоит проломить голову.
Кровош-ш-шадная, прошипел дождь.
Галка поджала губы. Может быть. Только почему у меня такое чувство, будто он сейчас сломал мне жизнь? Словно что-то не произошло, не случилось, рассыпалось из-за его слов. Это было настолько рядом…
— Галочка? — произнес из-за двери Шарыгин. — Галочка, прости. Спокойной ночи.
Она не ответила.
Разделась. Легла. Обида комкала губы и щипала глаза. Ее почему-то было нельзя как халат, как блузку с юбкой сложить и повесить на спинку стула.
Ш-ш-ш, шептал дождь.
А если это мой Прынцик? — спросила его Галка.
Дождь смутился и не ответил.
…В раскрытое окно затекало лето, вяло передвигались по нагретому подоконнику мухи, покачивались ситцевые, в крупных подсолнухах занавески. Солнце пятнало комнату. От медвяных ароматов щипало в носу.
— Галинка, ну где ты? — Голос мамы был устал. — Книжку-то несешь?
— Несу! — сказала Галка, но не двинулась с места.
Дверь в дедову спальню была приоткрыта, и был виден край кровати, подушка и спящая дедова голова. Тяжелая рука наполовину голову прикрывала, и Галкино любопытство довольствовалось закрытым глазом, носом и смятой лежанием губой, через которую прорывались грозные раскатистые звуки: "Хр-р-р… Хр-р-р…"
Деда, наверное, где-то проглотил тигра.
Деда был большой, он мог даже не заметить. Но тигр не переварился, а затаился и ждал удобного момента, чтобы выбраться. Как Красная Шапочка.
Присев на корточки, затаилась и Галка.
Тигру, наверное, было очень страшно в чужой глотке, и он рыкнул особенно громко, подбадривая сам себя.
— Ш-ш-ш, — сказала ему Галка, прижимая пальчик к губам. — Пока нельзя.
Мутный с полуденного сна дедов глаз вдруг уставился на нее.
— Чего нельзя, внучка?
— Ты спи, деда, спи, — сказала деду Галка. — Я вовсе даже не тебе…
Принц приснился Галке в самом конце сна.
Он выступил из вязкой мглы, печально ведя белого, в серых яблоках, коня в поводу, почесался, посмотрел куда-то в сторону ветвистого дуба и туда же и пошел, словно его позвали.
"Куда ты?" — спросила его Галка.
"Репетиция у нас", — глухо ответил тот, скрываясь в клубах тумана, похожих на театральные декорации.
"Репетируете спасение принцессы?"
"Вот дура", — кажется, огорчился принц.
А конь его несколько раз стукнул копытом.
Тук-тук, тук-тук. Какой вежливый конь! Деликатный. Негромкий.
— Галочка.
Еще и разговаривает, и имя знает.
В со страшными, нечеловеческими усилиями приоткрытые глаза протиснулось утро, рассыпало по комнатке вещи, блямкнулось красной солнечной полосой в белую дверь и дерзко закачалось в узком пространстве, стиснутом светлыми обоями.
Тук-тук.
— Галочка, ты спишь?
А-а, сообразила Галка, так это не конь тук-тукает, это лев тук-тукает. Живу как в зоопарке. Львы, кони… принцы.
Она с трудом приподняла голову.
— Да. Нет. Уже не сплю.
Иногда, без всякой на то причины, Галка вставала легкая, будто перышко, бодрая, полная сил и бурлящей в теле энергии. Казалось, эх, раззудись плечо, размахнись рука, посторонитесь люди! Меня Бог подзавел.
Впрочем, было и состояние номер два.
Тогда Галку можно было поднять с постели только пинками. Но лучше, конечно, сразу расстрелять и оставить в покое. Все равно никакого толку не будет.
В череде прочих промежуточных вариаций нынешнее пробуждение стремилось как раз к пинкам и расстрелу. В теле бродили сонные апатия и вялость, ломило шею, и никак не получалось сфокусировать зрение на висящих на стене мишках, год за годом обживавших сосновый, в темной рамке лес.
— Галочка, нам скоро на репетепи…
Шарыгин был в своем репертуаре.
Война, мор, глад, чугунная голова — а нам на репетепи… Сколько, интересно, времени? Есть ли оно, это время?
— Я в курсе, — сказала Галка, заворачивая край одеяла.
— Тогда я скоренько в душ, — из-за двери бархатно зашелестел Шарыгин, — а ты, будь душенька, приготовь чего-нибудь перекусить. Чайничек, бутербродики.
— М-м-м, — глубокомысленно выдавила Галка.
— Вот и ладно.
Ладно? Галка кое-как привела себя в горизонтальное положение. Раскомандовался. Ему за вчерашнее вообще…
Она подавила зевок и встала.
Из старенького зеркала, закрепленного на обороте дверцы купленного еще родителями платяного шкафа, на нее уставилось покачивающееся лохматое чучело в голубеньких трусиках, с царапинами на плече и с одним, оказывается, открытым глазом.
Гы, лихо одноглазое. А второй что?
Ага, второй тоже открылся, но подозрительно сузился. Да уж, бывало, встаешь и сама себе нравишься, свежая, румяная, никакой дополнительной красоты не надо. А тут?
Можно, кстати, Шарыгина испугать. Но ведь запрется тогда в душе, не выковыряешь.
Галка вздохнула, намотала прядь волос на палец. Нет, до носа не достает. И принц во сне дурой обозвал.
За окном топорщила листья умытая осень. По детской площадке бродили голуби. И ей что ли побродить? Гули-гули.
Галка слегка расчесала волосы, построила зеркалу рожицы и, накинув халат, вышла из комнатки в гостиную. Ком одеяла поверх смятой простыни. Пасть чемодана. Чужие вещи уютно расположились на диванной спинке и подвинутом к окну стуле. Рубашка, носки, пиджак на плечиках. Одеколон за стеклом серванта.
Да, подумалось, это основательно. Фиг теперь побродишь ню по квартире.
В ванной шумела вода, раздавался плеск мокрых ладоней и немузыкальный вой:
— Я… для тебя… ф-рыф… не богат, не знаменит и… ф-рыф… престижен…
В общем, Шарыгин пел.
Галка прошаркала в кухню, но и прикрытая дверь не спасла ее от Шарыгинского "Я то, что надо!".
Остатки сна сняло как рукой.
В хлебнице оставалась еще половина батона, в холодильнике имелись початый пакет молока, два яйца и сыр, и Галка решила сделать гренки.
От "Браво" Шарыгин перешел на репертуар "Кино", и под "Солнце мое, взгляни на меня" вымоченный в молоке с яйцом хлеб принялся шкворчать на сковородке, внося в пение упоительный диссонанс. Какие у меня тонкие стены, думала Галка, переворачивая и прижимая лопаткой злобно плюющиеся маслом ломти.
— А вот и я!
Театральный лев вступил в кухню, едва вскипел чайник, а гренки горячей горкой заполнили тарелку. Он был с голым животом, но в шортах-бермудах, пах Галкиным шампунем и отирал шею цветастым Галкиным полотенцем.
— Извини, что я так, по свойски…
— Ничего, — дернула плечом Галка.
— У меня просто ничего другого из одежды. Не в пиджаке же… — Шарыгин сел за стол, поводя носом. — Меня выгнали, так сказать, экспромтом. В вольной интерпретации, с дежурным вещевым набором. — Он вздохнул. — Ты знаешь, что гренки очень вредны для фигуры?
— Угу.
Галка вывернула рожок, погасив голубоватое пламя над конфоркой.
— Нет, я так сказал, без подтекста, — Григорий окунул взгляд в подставленную тарелку. — Это не повод… Я очень благодарен тебе.
Он взял гренок.
— У меня, кстати, нет утренней репетиции, — сказала Галка, повернувшись.
Шарыгин замер. Потом кивнул с гренком во рту. Голова его, облепленная мокрыми волосами, казалась необычно маленькой.