Де Какаш замолчал, затягиваясь из трубки махоркой и глядя куда-то в пространство остекленевшими от склероза глазами. Живой человек с мертвым лицом. Эдвард вспомнил, что настоящая его фамилия не то Сазонов, не то Сазанов, и непонятно, при каких обстоятельствах он получил в среде луддитов свою кличку. Какаш, все время державшийся прямо, выпив, как-то поник, осел, как подтаявший сугроб, и внезапно постарел.
-- Вот найти бы того робота, и можно было б жить, -- продолжил он, – а не по помойкам шариться, как сейчас. А что!.. Я бедный, у меня денег на жалость, на всякую такую душевность нет!..
-- Э, зачем вы, все россиянцы, за столом всегда философию размазываете!? – недовольно заговорил варвар Теймураз, с презрением глядя на своего компаньона. – А такие как ты, прежние люди, всегда жизнью недовольны. Ноют, воют, ворчат! Недаром таким языки режут, и исчезают они один за другим.
-- Прошлое вспоминать нельзя, -- назидательно произнес Джакузя. – Запрещено.
--Да знаю я. Только что же делать, если я весь из запрещенных времен, -- с неудовольствием сказал Какаш. – И жил там, и все помню. Я и так не говорю ничего, больше исправлениями таких как вы не занимаюсь. Благо, что хоть Теймураз нелюбопытный и не спрашивает ничего. Меня историки в ПИПе убедили. Славно отделали, три ребра сломали и зубы с левой стороны, хорошо, что ненастоящие. За слишком длинный язык, сказали. И еще глобус старый нашли.
-- Глобус?.. А это что такое? – спросил Эдвард.
-- Это вам знать не обязательно. И вообще, запрещено Вот думаю, наверное, я слишком долго живу. Этим из ПИПа надо бы истребить таких старых, как я. Впрочем, у них и без того все хорошо идет. Иногда мечтаю, найти бы много цветмета. Лучше всего, проволоки хорошей, хоть нихромовой. Обмотаться ей и пойти куда глаза глядят. Откусывать понемногу от этой проволоки в харчевнях, на постоялых дворах. И идти, идти... Пока ее хватит.
-- Не хватит, -- уверенно сказал Теймураз. – Отнимут!
-- Обязательно отнимут, -- согласно кивнул Джакузя.
-- Обратно вернешься, -- произнес Эдвард, -- земля ведь круглая. Шарообразная. От себя не убежишь.
-- Ну да. Оно так, -- неожиданно согласился Какаш.
Теймураз смотрел недоверчиво. Кажется, сомневался в шарообразности земли. Щетина на его лице с полудня заметно отросла. Пир получался невеселым, вопреки традициям луддитов, и недавнее выступление веселого музыкального автомата не помогло.
-- Правильно человек говорит, -- произнес давно мрачнеющий Джакузя и кивнул на Теймураза. – Не жаловаться надо! Наше луддитское дело – дело делать! Себе руками помогать, как в народной песне поется. Что вы хотите, раньше мы под игом были, а теперь вот постепенно встаем на дрожащие ножки! В колею входим. А власть эта правильная, крепкая рука народу нужна...
-- Крепкая нога, -- невесело ухмыльнулся Какаш.
-- Вот именно... А будет еще лучше, будет совсем хорошо. Светлое будущее через двадцать лет объявили. Девятнадцать лет всего осталось...
-- Слушай, скажу! – перебил его Теймураз. – Мы совсем хорошо жить стали! Лучше всех, лучше всякого Зарубежа. Работы много. Я вот в прошлом году на пяти заводах поработал. И сейчас на демонтажном заводе плазморезчиком. Смена через день. Памятники режем, бронзовые, чугунные, алюминиевые, всякие. Разбираем остатки мрачного прошлого, так у нас замполит в цехе говорит. Сегодня выходной...
-- И ты скорей на природу, -- насмешливо заметил Эдвард.
-- И здесь хабар, шмот себе добываю. Совсем хорошо себя чувствую. А знаешь, как мои родичи у себя плохо живут!? Простого хлеба не видели никогда. Молоко из овец сосут и этим спасаются. Совсем нищие, совсем дикие стали, просто удивляюсь! Даже не хочется у них появляться. А дети какие растут! Еще хуже их овец и баранов. В последний раз в виртуалке там был, а племянник мне Теймураз-пидарас говорит. Это сопляк говорит! Как живут, как живут!..
Шум с потолка внезапно стал громче. Теперь на нем миллионеры бежали по льду Невы, бросая оружие. За ними бежали и скакали ладожско-онежские ополченцы. Били врагов в спины копьями, острогами и трезубцами. На льду оставались черные трупы. Одна группа миллионеров как будто бы оторвалась от погони, ушла в сторону. Но вот над их головами на бреющем полете понеслись гравитопланы восставших. Дымные лучи лазеров сверху давили и резали лед между бегущими.
Внизу продолжался стандартный луддистский разговор:
-- Смотри, как много железа на них, -- говорил Джакузя. – Сколько его на дно ушло! На этом месте наши ребята ни один раз шарили. Магнитами и вдоль берега, и в воде. Только нету нигде миллионерского железа. Пусто! Вот чего не понимаю.
-- И не поймешь, -- скептически заметил Какаш. – Ничего вы не поймете и не найдете. Дураки потому что.
-- Какаш один в кино понимает, -- с трудом произнес внезапно и больше всех опьяневший Теймураз. – Он до Возрождения актером был, каким-то балеруном. – Скорчил нелепую рожу, пытаясь иронически ухмыльнуться.
-- Не балеруном, а балетным критиком, - хмуро возразил Какаш. – Искусствоведом. Только нету сейчас ни балета, ни искусства.
-- Вы сегодня доприкалываетесь у меня! – прикрикнула трактирщица, которая давно и с неудовольствием следила за ними. – Точно, в ПИП вас сдам.
-- Наверное, выбрали все из Невы, ничего не оставили, -- сказал Эдвард. – Надо будет у жены спросить. Она у меня в этом самом ПИПе служит. В передвижном историческом пункте, то есть. Вице-архивариус уже. Так, глядишь, и во второй класс выбьется. И я вместе с ней второклассником стану.
-- Она тоже в крепости людей бьет и языки режет? – язвительно спросил Какаш. – Дома хоть не тренируется на тебе?.. Посредством чугунной сковородки или еще как.
-- Не людей, а болтунов, -- строго поправил Эдвард.
Трактирщица пропала где-то в глубине харчевни, стучала там своим револьвером. Опять что-то колола, забивала гвозди.
-- И когда он выстрелит у нее? - Джакузя с опаской косился на стук.
В харчевне становилось темнее и засветились стены из люминесцентного пластика, на них проявилось множество лозунгов. Самый большой – «Водка – всему голова!» И подпись под ним. Какой-то М.С.Горбачев.
Опять появилась трактирщица и прогнала обильно курящих луддитов наружу. За столом остался только окончательно ослабевший от выпитого Теймураз. Этот заснул, уткнувшись в тарелку, будто ел лицом остатки своей корюшки.
Наступал блаженный летний вечер. Жара исчезла, осталось ласкающее тепло. Пока было светло, и то, что это все – вечер, можно было понять только по звукам. Ставшими по-вечернему глухими и гулкими.
Работа на заливе не прекращалась ни днем, ни ночью. Напротив на другом берегу уже появился передвижной разделочный цех, похожий на гигантский контейнер. Сейчас к нему медленно подходило какое-то непонятное судно, все черное, блестящее от мокрой грязи. Явно, только что поднятое со дна Ладоги. На палубе утопленника, обреченного на вторую смерть, уже мерцали огоньки плазморезки. Над цехом повис гравитодирижабль с какой-то большой надписью на непонятном зарубежном языке на борту. Рядом с ним кружились чайки, доносились их жадные крики, похожие на ржавый скрип. Из иллюминаторов им бросали хлеб. Это было не видно издалека, но понятно. И вот разлетелись. Донесся мощный гул. Из цеха поднимался в воздух огромный куб спрессованного металлолома, за ним – уже другой. Несмотря на светлый вечер, открытая палуба дирижабля была дополнительно освещена прожекторами. Ярко, будто сцена. На ней появился одинокий грузчик в нарядном зарубежном комбинезоне. Просто руками он принимал теперь поднимаемый гравитокраном груз. Картинно и будто демонстративно двигал его над палубой вытянутым пальцем.
-- Я думал, что в Зарубеже живут только негры, -- заговорил Джакузя. – Сильно слаборазвитые. Ну, еще мулаты. Эти хоть туда-сюда...
В небе тянулись серебристые дирижабли. Выше и ниже, повсюду.
-- Как много их стало, -- заметил Эдвард.
-- И все металл увозят, -- отозвался на это Какаш. – Разбирают нас. Возрождение, что ты хочешь...
-- Я помню времена, когда здесь по берегам сплошняком речные гаражи стояли, -- опять сказал Джакузя, -- непонятно чьи. Ангары, причалы. Весь берег железным был. Потом какая-то фирма его в концессию для освоения взяла. За неделю все сожрали, ничего не осталось. Голая грязь. Говорят, чего только внутри этих гаражей не было!.. Тиски, верстаки, цепи, всякий инструмент. Катера, целиком алюминиевые... Даже бетонные заборы и плиты тогда раскрошили на арматуру.
По Ладоге тоже густо тянулись суда. Поменьше, побольше и совсем большие. Самоходные баржи и океанские сухогрузы. Ближе всех двигалась и уже подходила странно окрашенная яхта. Совсем вблизи стало понятно, что это траурный катафалк. Вот он остановился, а вот оттуда поднялся в воздух кто-то в черном фраке и высоком цилиндре с гравиторанцем за спиной. Протянул перед собой руки и уронил в воду мраморный куб, сверкнувший на прощание позолотой. Луддиты смотрели на это с отчетливой завистью.