Их согласие на всеобщий отказ от долгов означало бы оздоровление для всех, в том числе – и для их страны.
– Разве они пойдут на это?
– Никогда нельзя предсказать, как поступят американцы – они гораздо импульсивнее нас, жителей Старого Света. Они способны на многое, даже действуя в собственных интересах. Вам нужна работа?
– Ещё как!
– Ваше образование?
– Пробыл два года в Веллингтоне и Кембридже. Потом подвернулось место на чайной плантации, и я, не долго думая, упорхнул туда.
– Сколько вам лет?
– Двадцать шесть.
– Решили, чем хотели бы заняться?
Молодой человек выпрямился:
– Вообще-то я согласен на все, сэр. Но особенно хорошо знаю лошадей. Я уже думал, нельзя ли устроиться в скаковую конюшню, или на конский завод, или где-нибудь при манеже.
– Это мысль! Странная судьба у лошади: чем больше вымирает, тем больше входит в моду. Я поговорю с моим кузеном Джеком Масхемом. Он коннозаводчик и вбил себе в голову, что в английскую лошадь нужно вторично влить арабскую кровь. Он уже выписал арабских маток из-за границы. Не исключено, что ему потребуется помощник.
Молодой человек вспыхнул и улыбнулся:
– Страшно любезно с вашей стороны, сэр. О лучшем я и не мечтаю. Я ведь имел дело с арабскими лошадьми для игры в поло.
– Видите ли, – задумчиво произнёс сэр Лоренс, – я никому так не сочувствую, как людям, которые действительно нуждаются в работе и не могут её найти. Конечно, надо подождать конца выборов. Если социалистов не свалят, коннозаводчикам придётся пустить свои табуны на мясо. Вы только представьте себе, как за чаем вы кладёте на кусок хлеба с маслом ломтик победителя дерби! Вот уж истинная "отрада джентльмена"!
Баронет встал:
– А пока – спокойной ночи. Этой сигары мне как раз хватит до дому.
Крум тоже поднялся и стоял, пока худая, подвижная фигура собеседника не исчезла в дверях.
"Страшно славный старик!" – подумал он, опустился в глубокое кресло и, решив не терять надежд, замечтался о Клер, лицо которой рисовал перед ним дым его трубки.
V
В холодный туманный вечер, который газеты единодушно провозгласили "историческим", Черрелы собрались в своей кондафордской гостиной вокруг портативного приёмника – подарка Флёр. Что возвестит голос диктора блаженство рая или приговор судьбы? Все пять членов семьи были непоколебимо убеждены, что на карту поставлено будущее Великобритании и что это убеждение не продиктовано им ни классовой, ни партийной принадлежностью. Они полагали, что руководствуются патриотизмом и чужды личной заинтересованности. И если, думая так, они совершали ошибку, то вместе с ними в неё впадало множество других британцев. Правда, у Динни порой мелькала мысль: "Да разве кто-нибудь знает, что спасёт страну и что погубит?" Но даже она не представляла себе, каковы те не поддающиеся учёту силы и причины, которые преобразуют и направляют жизнь народов. Газеты и политики сделали своё дело: день выборов приобрёл и в её глазах значение поворотного пункта. Динни сидела в платье цвета морской воды около подарка Флёр и ждала десяти часов, чтобы включить приёмник и настроить его на нужную волну. Тётя Эм трудилась над новым куском французской вышивки, и очки в черепаховой оправе ещё больше подчёркивали орлиный изгиб её носа. Генерал нервно перелистывал "Тайме", то и дело вытаскивая из кармана часы. Леди Черрел сидела не шевелясь и слегка подавшись вперёд, как ребёнок в воскресной школе, когда он ещё не знает, будет ли ему скучно. Клер прилегла на диван; Фош свернулся у неё в ногах.
– Пора, Динни, – объявил генерал. – Включай эту штуку. – Динни повернула рукоятку, и «штука» разразилась музыкой.
– "Кольца у нас на пальцах, бубенчик привязан к ногам.