Да не про них речь. Меня только что отоварили по морде лица. Я пошарил вокруг рукой, ничего не нащупал, но различил внятный шорох наверху — словно через бревно перетягивают верёвку. Кто это шалит? Пока я окончательно просыпался, за стеной слышались негромкие движения, а потом до меня донёсся звук падения чего-то мягкого правее. Пошел туда, растопырив руки и приложился коленкой о лагу — бревно, на которое должен был опереться в центре пол. Тем не менее, тихо шипя про себя, верёвку я ухватил. Толстая такая, есть за что взяться. Потащил, и почувствовал, как она натянулась. Даже подобие ответных рывков ощутил. Не сильных, а каких-то радостных. Стал выбирать её, преодолевая сопротивление — в какой-то момент оно достигло максимума, но потом более не увеличивалось. До меня донеслось слабое попискивание и повизгивание, но я продолжал работать, пока сверху не послышался сдавленный голос:
— Всё. Дальше не пойдёт. Вылезай.
— Айтал, это ты? — ответил я и отпустил верёвку.
— Да. Я уже наверху. Так почему ты не лезешь?
Подставил лестницу под то место, откуда доносились слова и взобрался по ней. Верхняя часть тела девушки показалась над стеной, причём сама она была обмотана верёвкой.
— Ты что затеяла?
— Как что? Тебя выручаю. Пришла, спросила где Миха? Показали этот сруб. А тут никаких дверей нет. Значит, держат тебя тут, чтобы не сбежал.
— А ты решила меня выручить. Тебе не больно от верёвки?
— Уже нет, ты же больше не тянешь.
Лестницу изнутри я переставил наружу и помог Айтал по ней спуститься. Кажется, я ей понравился настолько, что она решила устроить мне побег оттуда, где меня никто не держит. Потом перенёс свой скарб к реке, где её ждала лодка и… мысль, оставить записку о том, что я уехал пришла мне в голову. Бумаги, однако нет, и будить Пелыма, чтобы попрощаться — это не дело. Писать по бересте — вообще не быстро, да ещё и темно. Разыскал караульного казака и попросил передать поклон моему начальнику. Ну и остальным, если спросят. Доложить, одним словом, что я убыл.
* * *Темнота за пределами сруба всё-таки не кромешная. Так что в лодку — большую осиновую долблёнку — мы сели уверенно, и на середину реки выгребли легко. Рассвет пришел во всей красе. Берега, к которым подступает то лес, то луговина, поначалу были скрыты лёгкой дымкой и выглядели таинственными. Потом на смену этому сдержанному очарованию пришло величие. Горизонт как бы раздвинулся, и сбегающие к воде склоны открыли перед нами… нет, это надо видеть. Картины гениальных пейзажистов всё-таки ограничены рамой, а тут огромный простор раскинулся не вширь, а во все стороны, радуя сердце чувством беспредельности.
Яна — не самая большая из сибирских рек, но самая красивая. А плыть по ней вниз по течению — тут никакого кино не надо. То лось покажется в редколесье, то лисица своей по-летнему неяркой шкурой мелькнёт. Соболь на ветке, проводит тебя насторожённым взглядом. Простите охотника! Но глаз невольно примечает то, что может стать добычей.
Увы, не мастер я красоту описывать, тем более, что это надо видеть — слова неспособны передать ни картины, ни впечатления, которое возникает при её созерцании.
Девушка, сидящая спиной ко мне в передней части лодки, не нарушала тишины и лишь изредка делала гребок веслом. Я тоже не особенно налегал — и без того хорошо идём. Вскоре выяснилось, что мы в лодке не одни. Здоровенный кобель, что когда-то грел мне спину, лениво поднял голову, а потом мирно положил её на вытянутые лапы. Как будто доложил — тут я. Этот пёс старше тех собак, которых Айтал продала. Видимо, он вожак. Наставник, так сказать, и воспитатель. А заодно — и отец выводка. Наверное, любимец хозяйки и баловень. Вот, перевернулся на спину, раскинул лапы и даже похрапывает.
Такая поза указывает на чувство защищённости, на расслабленность и неготовность ни к чему, кроме принятия ласки.
Кстати, груза в лодке немного. Несколько компактных свёртков с полметра длиной. Может быть — полосовое железо. Якутские мастера плавят его из «каменной» руды, причём качественнее, чем традиционное в эту пору, которое делают преимущественно из болотной. Голова заработала и многое в ней прояснилось. Дочь кузнеца «ходила» на юг вдоль реки Дулгалах, потому что в его верховьях находится перевал через Верхоянский хребет. Что любопытно, казаки этот путь разведают только через несколько лет, а пока они ходят реками через море Лаптевых, и полдороги в любой конец выгребают навстречу течению. Так что за одну навигацию как раз в одну сторону успевают.
Айтал же, знает короткую дорогу, которую проделала за пару месяцев в оба конца, побывав в нижнем течении притока Лены — Алдана.
На Алданском нагорье находятся богатейшие залежи высококачественной железной руды из которой якутские кузнецы и выделывают металл. Купив его, она теперь везёт своему батюшке то, с чем он и будет работать. На глаз тут пара сотен килограммов. Неужели за двенадцать собак и десятка полтора соболей можно столько приобрести? Хотя, от места к месту цены меняются сильно — это не век стальных магистралей и многотонных грузовиков.
Невольно пожалел о том, что не поехал с ней. Наверняка путешествие было замечательное, а я вместо любования красотами родного края долбодятлил на стройке.
* * *Дулгалах, по которому мы плыли, слился с Сартангом и теперь наша лодка оказалась уже действительно в Яне. Русло заметно расширилось и стало еще более извилистым. Бумажные карты почти никогда не позволяют правильно оценить расстояние, разве только самые подробные. Несмотря на то, что помогали вёслами, плывя вниз по течению, до места, с которого когда-то переправились через реку, шли мы два дня и только на третий, к полудню, добрались.
Тут уже ждали нас две пригожие девушки, наряженные так же, как Айтал. Не пришлось даже нарочно спрашивать — сразу сказали, что сёстры. Легкие, похожие на нарты сани, в которые мы и перегрузили содержимое лодки. Саму лодку совместными усилиями занесли в балаган, расположенный достаточно высоко, чтобы не быть снесённым водой в период таяния снегов. Ну а потом поволокли груз обратно в ту самую сторону, где когда-то ели жареного поросёнка.
По всему выходило, что на правобережье Яны лошадок пока нет. Ну да, ведь якуты как раз в этот период находятся в стадии расселения — занимают подходящие пространства, продвигаясь на восток. Хотя спутницы мои — не якутки. В общении между собой они изредка перебрасывались фразами на незнакомом мне языке.
Обычно старались, чтобы я их понимал, но иногда, возможно, забывались. Ну да видно не удержались и от замечаний о моей персоне — молодые ведь, как же о парне словечком не перекинуться.
Поначалу мы взбирались на северный отрог Верхоянского плоскогорья и часто дорога вела на подъем. Потом спускались в долину реки Адыча — самой рыбной в нашем районе. Полсотни километров пути заняли два с половиной дня. Санки тащить, это вам не хухры-мухры. Айтал сказала, что в прошлом году они на этот путь затратили на сутки больше. Сёстры тогда ещё не настолько выросли и меня с ними не было.
* * *Стойбище, расположившееся на ровном месте, прикрытом сравнительно крутым южным склоном, оказалось смешанным. Эвенкийские чумы, якутские юрты с наклонными стенами, обмазанными глиной, и одна бревенчатая юрта, срубленная добротно, на восемь углов, из толстых брёвен. В неё меня и привели. Обедали мы на толстом войлоке, сидя на подушках за низкими столиками — видимо тут сохранился обычай народа, когда-то жившего в степях. Собственно, деревянный пол и здесь, за полярным кругом, позволял придерживаться его без неминуемой угрозы простудиться.
Меня представили родителям — на вид им нет и сорока. Айтал — старшая дочь. Еще тут живут родители отца семейства — тоже крепкие и совсем не старые. Отец и дед — рыжие и белокожие, а вот в остальных чувствуется смешение кровей. Юрта просторна. Диаметр её, на глаз, метров двенадцать, отчего обогревается она четырьмя печами. Все разные. На мужской половине ближе ко входу — наш якутский камелёк и наковальня рядом. Кстати — вход снаружи дополнен сенями, выходящими под навес.
Крыша собрана тоже из брёвен и опирается на столбы, которые не сразу и пересчитаешь. Спят здесь, однако, не на полу, а на топчанах. Сейчас, когда отодвинуты или приподняты почти все занавеси, видно, что два топчана — широкие. По числу супружеских пар. Окон нет вообще. Так что без коптилки или отблесков света очага тут даже днём не обойдешься.
Одним словом смешение стилей, традиций, обычаев и суровой северной действительности в причудливом и не всегда рациональном сочетании. Удивило меня и меню. Вернее — основное блюдо. Согласитесь, что плов в месте, где отродясь не рос рис — это уникально. Припоминаю, что был в нашем багаже мешочек килограммов на пятнадцать с сыпучим содержимым. Это надо же, откуда привезли!