Да и семьей обзавестись пора. Найду себе женщину, пусть не обязательно красивую, но душевную, скромную, без выпендрежа. Лет-то мне, слава богу, еще не так много. Можно сказать – вся жизнь еще впереди. Не то что, скажем, у Папаши Глаубера – а ведь и он на что-то надеется…
Я распрямил затекшую спину и огляделся.
С крыши было отлично видно всю долину. С одной стороны – изломанные зигзаги чудовищных гор на самом горизонте, с трех других сторон – только песчаные барханы неестественно-красного цвета. И тоже – до самого горизонта.
Никто из нас не знал, как называется эта местность. Да и какая нам разница?.. Наверное, какое-нибудь море липовое. Прораб говорил, что тут везде – одни сплошные моря, проливы и каналы. Много лет назад нашелся на Земле умник, которого звали Скипи… Скапи… В общем, типа скипидара, только на итальянский лад… Так вот, если верить названиям этого самого Скипидара, то мы сейчас просто купались бы в воде. Нет, вода на Марсе есть, но только в виде льда и глубоко под поверхностью. В свое время нам пришлось попотеть, прежде чем мы пробурили в мерзлом грунте скважину и установили на глубине нескольких километров плазменную горелку, растапливающую лед, да насос, чтобы выкачивать получившуюся воду на поверхность…
Да черт с ними, с названиями. На Земле они все равно не будут иметь никакого значения. Разве что перед девицами можно будет хвастаться по пьяне: вот, мол, перед вами – человек, который побывал в Море Бурь… “Ой, а где это?”, запищат они. “Да есть такая планета, – небрежно скажу я. – Марс называется – не слышали?”…
Фу-ты, и что за околесица в голову лезет? От радости, наверное…
И погода сегодня, как по заказу, великолепная. Даже за куполом, наверное, не меньше двадцати градусов на солнце. Это потому, что сейчас лето да еще день. А вообще морозы тут всегда – хоть зимой, хоть летом. Одно отличие только: зимой мороз лютует круглые сутки, а летом – только по ночам. Откроешь рот, чтобы зевнуть, – и язык примерзает к небу. Я никогда не был в Антарктиде, где, говорят, самые страшные холода на Земле. Но если сравнивать марсианские морозы с земными, то даже Антарктида останется в глубокой заднице. Что такое сто двадцать ниже нуля, представляете? Нет? Ну и лучше вам этого никогда не испытать на своей шкуре. А мы вот испытали сполна.
Конечно, защитные комбинезоны у нас были. Почти как скафандры космонавтов. Иначе мы бы в течение первого же часа пребывания здесь превратились в ледышки. И дело не только в холоде. Воздуха здесь почти совсем нет, хоть ртом дыши, хоть задним проходом – все равно задохнешься.
Но даже и в комбезах холод проникал в самые печенки. Тем более, что в перчатках много не наработаешь. То шуруп какой-нибудь надо ввинтить, то еще что-нибудь тонкое сделать… Крючок стал первой жертвой марсианского колотуна: передержал руки на холоде, а потом гангрена началась. Даже неумелая ампутация, к которой пришлось прибегнуть с помощью электропилы, не помогла…
Я вздохнул и опять взялся за молоток.
Проклятье! Ну никак этот чертов гвоздь не хочет лезть в плиту!
Только зря он надеется, что я оставлю его в покое.
Ну, сейчас ты у меня узнаешь, что такое настоящий удар сплеча! И никакая слабая сила тяжести тебя не спасет!..
Проклятье!.. Что ж это получилось-то, а? Я и не подозревал, что гвозди толщиной с палец могут ломаться. А этот возьми да и хрумкни. Причем чистенько так и ровно пополам. Как молочный зуб у ребенка, вздумавшего перекусывать стальную проволоку. И обломки впридачу улетели вниз.
Ну вот, сам сломался и мне весь кайф сломал – я ж с таким душевным трепетом его воспринимал…
Что ж, значит, не судьба. Значит, придется тем, кто поселится в этом аккуратном домике, обойтись без одного гвоздя в крыше. Ведь гвоздь этот у меня действительно был последний.
Может, спуститься и попросить у кого-нибудь из ребят? Не может же быть, чтобы ни у кого ни единого гвоздочка лишнего не осталось!..
Да ну его к черту, в самом деле!
Ты еще детский стишок вспомни про то, что стало с миром из-за того, что в кузнице не было гвоздя!.. Подумаешь, одним гвоздем больше, одним меньше. На доме же это никак не отразится. И потом, если уж на то пошлo, сюда что – одни белоручки и беспомощные маменькины сынки заявятся, что ли? Хочешь жить на Марсе – будь готов к любым лишениям и трудностям. В том числе и к тому, что в крыше великолепного, благоустроенного пятикомнатного коттеджа, который своими руками, от начала до конца, построил для тебя бывший зек Бар Липски по кличке Ударник, не окажется одного несчастного гвоздя! Ну, а если сильно захочешь – возьми да и забей сам недостающий гвоздь. Не обломишься, небось. И так на все готовое прибудешь, так разве имеешь ты право придираться к мелочам?..
Договорились? Вот и славно.
А я буду считать, что свою работу закончил.
И так – сколько же можно?..
Десять лет непрерывной каторги.
Первое время, когда нас доставили сюда, мне казалось, что лучше отпахать здесь десять лет, чем всю оставшуюся жизнь провести за решеткой в вонючей зоне. Ничего другого-то мне не светило. Все-таки десять мокрух за спиной, причем два последних – из разряда так называемых тяжких. Убийство по заказу, да еще и десятое по счету – сам по себе большой грех (не зря прокурор назвал меня “серийным убийцей”, хотя какой из меня маньяк, если убивал я не ради удовольствия, а за деньги?), а тут еще оказалось, что последние мои жертвы – супружеская пара, вставшая поперек горла моим заказчикам, – глухонемые. Но откуда я мог об этом знать? Меня же никто не предупредил!.. Даже когда расправлялся с ними, мне и в голову не пришло, что молчат они, как рыбы, вовсе не от страха, а потому, что говорить в принципе не могут!.. Но суду было на мое незнание, равно как и на искреннее раскаяние, наплевать. И в принципе, правильно. Ну, предположим, знал бы я, что буду иметь дело с ущербными инвалидами – и что? Отказался бы? Ха, ты себе-то самому веришь? Взаимоотношения с теми, на кого я работал, были простые, как букварь: или ты убираешь других, или убирают тебя.
В общем, отвалил суд мне по полной программе. Высшая мера наказания. В современном цивилизованном обществе это пожизненка. Причем без права на амнистию, пересмотр дела и помилование. Братва в СИЗО, когда узнала про приговор, твердила мне: “Вешайся, Ударник, вешайся!”… И ведь на самом деле нет ничего хуже, когда тебя приговаривают к жизни. Раньше-то было проще и лучше: к стенке мерзавца – и все довольны. В том числе и сам мерзавец. А как же? Меньше мучиться придется. А теперь таким, как я, суждено было заживо гнить за колючей проволокой. Та же смерть, только с агонией, растянутой на многие годы, и без единой надежды на спасение…
Вешаться, однако, я не стал. Что я, слабак, чтобы руки на себя накладывать?
И вот сижу я в спецзоне год, другой – в одиночку сижу, потому что “пожизненным” общение даже с себе подобными мерзавцами не полагается. Хотя прочие условия, в принципе, неплохие, ведь на работу тебя никто не гонит. Хочешь – весь день читай книжки, хочешь – мемуары пиши, если считаешь, что в этом есть смысл. А все прочее – ни-ни!.. На прогулку только раз в день выводят. В коробку из колючей проволоки под током, где ноги предыдущих десятков поколений зеков утоптали землю до твердости асфальта.
А самое главное – никому ты не нужен в мире, который остался за забором зоны. И неважно, есть у тебя родственники или нет: рано или поздно, даже самые преданные и родные люди перестают писать “пожизненнику”. А уж про свидания вообще нечего говорить. И это можно понять: какой дурак (или дура) попрется за тридевять земель ради каких-то двух часов свиданки (которая разрешена раз в год!), да и то через стеклянный барьер?!..
Поэтому, когда меня вызвали к начальнику тюрьмы, и тот спросил небрежно: “Хочешь освободиться через пять лет?” – я подумал сперва, что ослышался. “Правда, для этого придется немного поработать, – так же небрежно продолжал наш главный тюремщик, носивший красноречивую кликуху Губастый. – Причем в самых суровых условиях”.
Тут я насторожился. Упоминание об условиях мне совсем не понравилось. Не хотел я почему-то ковыряться лопатой в радиоактивных отходах, чтобы через пять лет, а скорее всего намного раньше, обрести волю на том свете.
Однако Губастый, видя мое замешательство, снизошел до того, чтобы просветить меня по-крупному. Оказывается, работать придется на Марсе. И не в ядерных отходах копаться, а строить нормальные здания – небольшой городок для будущих первопоселенцев.
От астрономии я был так же далек, как от свободы. И вообще, книжками я мало увлекался. Моя специфическая профессия всю тягу к знаниям отбивала. Нет, кое-что печатное я осилил, был такой грех. Но читал я больше то, что мне по жизни могло пригодиться. Уголовный кодекс, скажем. Или пособия по рукопашным единоборствам…
Но я все-таки не был последним лохом, чтобы смекнуть, что лучше пахать где-то на другой планете (всего каких-нибудь пять лет!), чем кормить вшей и крыс на Земле.