Обнаруживая великую рассудительность, он доказывал, что скорее следовало бы начислить больше за один, чем за пять, ибо в первом случае имеются веские основания заключить о крайне затруднительном положении должника, иначе он не стал бы занимать на столь невыгодных условиях. Этот факт примечателен потому, что он иллюстрирует тайную связь и симпатию, каковая всегда налицо между великими умами. Хотя мистер Ральф Никльби не ведал об этом в ту пору, но джентльмены вышеупомянутой категории руководствуются именно этим принципом при всех своих сделках.
Исходя из сказанного об этом юном джентльмене, а также из понятного восхищения, каким читатель незамедлительно к нему преисполнится, можно вывести заключение, что ему предстоит стать героем повествования. к которому мы сейчас приступаем. Чтобы раз навсегда с этим покончить, мы спешим вывести читателей из заблуждения и перейти к началу повествования.
После смерти отца Ральф Никльби, которого незадолго до того устроили на службу в торговую фирму в Лондоне, со страстью предался прежней погоне за деньгами, быстро увлекшей и поглотившей его до такой степени, что он на много лет совсем забыл о брате; если по временам воспоминание о былом товарище детских игр и прорывалось сквозь туман, в котором он жил, – ибо золото создает вокруг человека дымку, разрушающую все прежние его привязанности и убаюкивающую его чувства сильнее, чем угар, – воспоминание это влекло за собой опасение, что, будь они близки, брат попытался бы занять у него денег. И мистер Ральф Никльби пожимал плечами и говорил, что пусть лучше будет так, как оно есть.
Что касается до Николаса, то он жил холостяком на доход с унаследованного поместья, пока ему не надоело жить одному, а тогда он женился на дочери соседа-джентльмена, получив приданое в тысячу фунтов. Эта добрая леди родила ему двух детей, сына и дочь, и когда сыну было лет девятнадцать, а дочери, если мы не ошибаемся, четырнадцать – до нового парламентского закона точные сведения о возрасте молодых леди не сохранялись ни в каких официальных списках сей страны, – мистер Никльби стал подумывать о способах пополнить свой капитал, жестоко пострадавший от увеличения семейства и расходов на воспитание.
– Спекулируй, – сказала миссис Никльби.
– Спе-ку-ли-ровать, моя дорогая? – сказал мистер Никльби как бы в сомнении.
– А почему бы нет? – спросила миссис Никльби.
– Потому, дорогая моя, что, если мы потеряем капитал, – ответил мистер Никльби, который имел обыкновение говорить медленно и раздумчиво, – если мы его потеряем, нам не на что будет жить, дорогая моя.
– Вздор! – сказала миссис Никльби.
– Я в этом не совсем уверен, моя дорогая, – сказал мистер Никльби.
– У нас есть Николас, – продолжала леди. – Он уже взрослый – пора становиться ему на ноги, да и у Кэт, бедной девочки, нет ни единого пенни. Подумай о твоем брате! Разве был бы он тем, чем стал, если бы не спекулировал?
– Это верно, – отозвался мистер Никльби. – Прекрасно, дорогая моя. Прекрасно! Я буду спекулировать, дорогая моя!
Спекуляция – круговая игра: в самом начале игроки почти или вовсе не видят своих карт, выигрыши могут быть велики, и таковыми же могут быть проигрыши. Счастье отвернулось от мистера Никльби. Возобладала страсть, мыльный пузырь лопнул, на виллах во Флоренции поселились четыре биржевых маклера, разорились четыреста человек, ничем не примечательных, в том числе мистер Никльби.
– Даже дом, в котором я живу, могут отнять у меня завтра, – вздыхал бедный джентльмен. – Ничего не останется из моей старой мебели, все будет продано чужим людям!
Это последнее соображение так сильно его огорчило, что он немедленно слег, по-видимому решив во всяком случае сохранить кровать.
– Побольше бодрости, сэр! – сказал лекарь.