«Как же в таких аквариумах меняют воду? — подумал Фонтен. — Может, их разбивают?»
— Сегодня утром я говорил с адмиралом, — сообщил доктор. — И мне пришлось его заверить, что все идет по плану, хотя это не так. Я уже вынужден врать и оправдываться, как школьник…
— Но кто же знал, сэр, что они настолько нестабильны? — попытался поддержать шефа Руцбанн.
— Я должен был знать, Фредди, я… Ведь, руководствуясь именно моей теорией, военное ведомство пошло на такой шаг. А теперь оказывается, что объекты нестабильны, а я этого не предвидел…
Фонтен вернулся к столу и сел, подперев руками голову.
— Что говорят строители?
— Просят еще двенадцать часов. Они утверждают, что бетонная пена раньше попросту не встанет. То есть не наберет свою прочность.
— А что говорят наши теплофизики?
— К сожалению, ничего утешительного. Ситуацию можно держать под контролем еще часов шесть. Максимум — восемь, а потом…
— Что будет потом, я знаю без вас, Руцбанн, — оборвал помощника доктор Фонтен. Он замолчал, и в кабинете воцарилась тишина.
Руцбанн вздохнул и от нечего делать стал рассматривать стены.
Вот картина Фейта-младшего. Похоже, что подлинник. Вот книжная полка, где среди других стоят три тома «Прикладной психокинетики», написанные самим доктором Фонтеном. А вот гвоздь, который вбили прямо в пластиковую облицовку. Раньше на нем что-то висело, а теперь гвоздь остался сам по себе.
— Так… — произнес наконец Фонтен и резко поднялся. — Пойдемте, Руцбанн, я хочу лично взглянуть на объекты…
— Вы хотите посетить криобоксы?
— Да, именно это я намерен сделать.
— Едва ли это хорошая мысль, сэр. Ведь это небезопасно…
— Если мы потеряем контроль над образцами, дорогой Фредди, наши жизни и гроша ломаного не будут стоить. Да и бедному Ганнибалу тоже не поздоровится…
Делать было нечего, и Руцбанн пошел сопровождать шефа на технологический этаж. Там под многослойной теплоизоляционной защитой находился отсек термостатики.
7
При появлении доктора Фонтена бригада дежурных технологов поднялась со своих мест.
— Здравствуйте, сэр, — поприветствовал доктора старший инженер.
— Здравствуйте, Браун. Как у вас дела? Технологи переглянулись, потом Браун решился заговорить первым:
— Ситуация критическая, сэр. Через четыре часа может наступить самоактивация четвертого объекта, а вслед за ним активизируются и остальные…
— Но ведь вначале говорили о шести и даже восьми часах… — опешил Фонтен.
— Увы, сэр, ситуация развивается совершенно непредсказуемо.
Доктор помолчал, затем скомандовал:
— Быстро оденьте меня. Я хочу взглянуть на объекты лично…
— В криобоксе температура понижена почти до абсолютного нуля, сэр, — напомнил старший инженер.
— А вы думаете, я об этом не знал? — с сарказмом в голосе спросил Фонтен. — Несите костюм, а вы, Руцбанн, можете оставаться здесь.
— Как скажете, сэр, — с облегчением выдохнул помощник.
Доктора Фонтена завели в небольшой тамбур, и один из технологов спросил:
— Какой номер, сэр?
— Прошлый раз был двенадцатый, но с тех пор, мне кажется, я немного похудел.
Помощники облачили Фонтена в негнущийся костюм, пристегнули рукавицы, и до него донеслись их голоса, приглушенные защитной мембраной.
— Потренируйте дыхание, сэр. Датчики должны настроить систему регулировки.
Доктор послушно вздохнул. Воздух в регенерационной системе был немного кисловат на вкус.
«Наверное, много кислорода», — подумал Фонтен.
Рядом с ним появился старший инженер Браун. Он тоже был в термоизолирующем костюме, и его голос, усиленный радиопередатчиком, прозвучал неожиданно громко:
— Как самочувствие, сэр? Можем идти?
— Да, — утвердительно кивнул доктор Фонтен, однако шея в жестком панцире совершенно не гнулась, и доктор согнулся в пояснице. Получилось, как будто он отвесил Брауну поклон.
«Идиотизм какой-то», — подумал Фонтен. Он вообще не любил посещать криобоксы, а теперь к обычному страху примешивалось еще и раздражение.
Доктор проследовал за Брауном в выравнивающую камеру. Толстая дверь закрылась, отделив двух людей от живого мира циркулирующего тепла. Впереди ожидала только бездна абсолютного нуля — температуры, при которой замирала вся понятная человеку жизнь.
«Какое, в сущности, глупое заблуждение, — подумал Фонтен, стараясь отвлечься от интуитивных страхов, — ведь этот бред столетиями поддерживался самыми авторитетными учеными человечества… Эти склеротичные развалины навязывали миру догмы, порождаемые их увядающим разумом…»
Непонятно откуда появилась маленькая белесая мушка и уселась на стекло скафандра, прямо перед носом Фонтена. Это была еще одна из загадок. Белесые мушки ютились в выравнивающих камерах и прекрасно переносили сверхнизкие температуры. Пережив замораживание, они оттаивали и начинали плодиться. А если камера долго стояла теплой, мушки начинали вымирать.
Над дверью, ведущей в криобокс, загорелась синеватая диаграмма. Она показывала, как в переходной камере понижается температура.
На показании в два градуса по Кельвину сработал механизм открывания двери, и Фонтен вспомнил о мушке. Он скосил глаза на стекло скафандра и увидел насекомое на прежнем месте. Но едва доктор сделал движение, как, казалось бы, легчайшее создание камнем полетело вниз и наверняка разбилось на тысячи мельчайших осколков.
«Да, вот она — физика ледяного пространства», — подумал Фонтен и шагнул следом за инженером Брауном.
8
Увидев капсулы, доктор Фонтен невольно остановился. Сегодня он видел их по-другому. Сегодня он чувствовал реальную опасность, которая исходила от этих, неведомых миру, средоточий разрушительной энергии.
«Как я мог так ошибаться? Как мог я измерять реальную опасность абстрактными понятиями?» — задавал себе вопросы доктор Фонтен.
В его трудах все эти пугающие процессы имели вид стройных формул, совершенно не страшных и очень даже привлекательных. А теперь перед доктором Фонтеном была сама стихия, которая прямо сейчас рвала на себе путы вечного холода.
— Сэр, мы теряем время… — напомнил Браун.
— Да-да, конечно, — опомнился Фонтен и шагнул к капсулам. Он совсем забыл, что посещение криобокса вело к нарушению и без того хрупкого равновесия и сейчас системы охлаждения работали в форсированном режиме.
Вот объект «номер-2». Он ведет себя лучше других, но в тексте древнего заклинания сказано, что он самый старый и его коварство не сравнимо ни с чем.
А здесь покоится «номер 3». О нем в тексте сказано, что он иссушает мир смрадным поветрием.
«Номер 1». Он страшен своим огнем, но может быть умилостивлен жертвой.
«Интересно, какой?» — подумал Фонтен.
А вот и самый «буйный» — «номер 4». Он самый нетерпеливый, как говорится в заклятии, и самый молодой. Он не ведает никаких ограничений, норм и правил. Он неистов и готов покорить весь мир.
«Выходит, текст заклятия не так уж и бессодержателен. Он, скорее, инструкция, чем просто художественное описание…» — начало доходить до Фонтена. Он подошел к «номеру 4» и нагнулся над верхней прозрачной панелью капсулы.
Там, за струящимися потоками ледяных кристаллов, едва проглядывались очертания объекта. Но он излучал невидимый ужас, который внезапно ощутил на себе доктор Фонтен.
«Что я наделал! Что я наделал! Безумец!»
Воображение доктора нарисовало яркие картины, пришедшие к нему откуда-то извне. В этом Фонтен был абсолютно уверен. Столь подробные образы нельзя представить. Их можно было только вспомнить.
Доктор видел столкновения огромных армий, бронированных чудовищ, ползущих по земле и извергающих страшный огонь. Тысячи космических судов, словно стаи саранчи, сносящие с лица земли все живое и оставляющие после себя лишь спекшуюся, покрытую шрамами поверхность,
«Безумец… Я — безумец…»
Фонтен усилием воли заставил себя оторваться от созерцания неясных контуров обитателя капсулы. И хотя в боксе было всего два градуса по Кельвину — два маленьких шага, отделяющих от абсолютного ледяного покоя, Фонтену стало жарко. Жарко после тех картин, что он увидел.
— Уходим, сэр? — просил старший инженер.
— Да, Браун, уходим…
9
Оказавшись в своем кабинете на привычном месте, Луи Фонтен с некоторой неловкостью вспоминал захлестнувшие его при посещении криобокса эмоции,
«Надо же, какая дрянь лезет в голову. И чего только я сам себе не нафантазировал?!» — удивлялся доктор
— Фредди, найдите мне текст этого заклятия.
— Заклятия могилы Циркуса? — переспросил помощник.
— Ну да, — поморщился доктор. Он не любил, когда говорили о покойном Циркусе. Он предпочитал, когда могилу называли «местом первичного хранения».