Противник постреливал лениво, скорее для порядка. Наши так же сдержанно отвечали. С вершины холма, который походил на остров, окруженный болотами и потому не привлекавший к себе особого внимания, особенно чувствовалось-противник копит силы, готовясь к жестоким боям.
Закончив наблюдение, разведчики спустились с холма, миновали болото и вошли в лесок, скорее перелесок. Осинки, а их было большинство, перемешались с орешником, цветущей белыми хлопьями калиной и высоченным дудником. Где-то в перелеске бил родник или родники, потому что по низинке петлял тихий ручеек, прозрачный и очень холодный. При приближении разведчиков жабы и лягушки с плеском плюхались в воду, мутили ее. Пришлось остановиться и подождать, пока течение унесет муть и можно будет всласть напиться.
Впереди пошел Лапотников, у которого был удивительный нюх на мины. Хотя Федор и предполагал, что перелесок, наверное, минирован, фашисты то ли пренебрегали лазейкой, то ли поставили мины вдоль опушки. Во всяком случае, Лапотников вел товарищей по руслу, которое оказалось заиленным только вблизи болота, а дальше было плотным, песчаным, словно хорошо утоптанная тропа.
На полдороге до наших позиций Русских задержался на минуту, передал планшет с картой старшему сержанту Королеву и приказал, чтоб они быстро двигались в штаб, где ждут этих данных, он и Федор останутся и доразведают холмик. Всем, мол, здесь делать нечего, а время дорого.
— Ждите через час-полтора, — сказал на прощание Русских.
Младший лейтенант и Федор выбрались на край перелеска.
Выслушав высказанные Федором соображения, что немцы наверняка не преминут поставить здесь пулемет, младший лейтенант улыбнулся:
— Из тебя, Федор, генерал получится…
Устроившись удобно под кустом волчьей ягоды в соседстве с жимолостью, они пролежали целый час, но взгорок на той стороне овражка казался все таким же безобидным.
— Ну, еще минут десять — и айда, — сказал Русских. — Ни черта там нет. Не статую же там фрицы поставили. Хоть бы пошевелился кто.
— Может, фриц как раз спит после обеда, — пошутил Федор и хмыкнул.
— А ты, генерал, не смейся. Может, ты и правду сказал, Место спокойное, тихое. Обзор что надо. Двое могут дрыхнуть, а третий мечтать.
Неожиданно, словно чертик из коробки, на вершине взгорка появился солдат. Он высунулся по пояс, деловито поправил маскировочный дерн. В солнечном свете матово засветился вороненый ствол пулемета.
— Вот так, генерал, — сказал Русских. — Готовь гранаты. Там пулеметный расчет. Близко подбираться не будем. Метров на тридцать — и по моему сигналу.
— Хорошо. Чего они всполошились?
— Похоже, у нас зашумели. Добрались наши, их встречали.
Разведчики отползли в перелесок и оказались в тылу у вражеских пулеметчиков. И отсюда взгорок выглядел как обыкновенный взгорок.
— Хорошо, гады, замаскировались, — шепнул Федор.
Командир кивнул. Они находились уже в метрах пятидесяти от огневой точки. И тут шальной, снаряд, пущенный артиллеристами, вздыбил землю около разведчиков.
Всплеск взрыва ослепил Федора. Грудь его сжали тиски, и никак не удавалось вздохнуть.
«Дышать… дышать», — забилось в мозгу.
Он сумел вздохнуть, а открыть глаза было уже легко. Облако, стоявшее прямо над ним, колыхалось и норовило соскользнуть вбок, скатиться куда-то. Что-то черное, красное застилало глаза.
«Русских. Где Русских?» — и тут Федор повернулся, увидел младшего лейтенанта. Тот полз к нему.
— Федор! Жив!
— Жив, Антон, жив! — Федор вдруг почувствовал, что может двигаться. Он быстрым движением провел по лицу, размазал кровь. Но это пустяк, боли он не ощущал.
Они подползли друг к другу, прижались головами. Русских дышал тяжело, прерывисто:
— Жив… жив, Федя…
— И ты, пошли к своим…
Младший лейтенант помолчал:
— В живот меня… Понимаешь… Не выйти мне.
— Дотащу.
— Уходи! Слышишь, я приказываю — уходи.
Федор отодвинулся даже, чтобы увидеть лицо младшего лейтенанта.
— Не в себе ты, Антон Петрович… Не пойду один… И отсюда не уйду…
— Доннер веттер! Ахтунг! — донеслось до разведчиков.
Фашисты копошились у пулемета и не оглядывались назад, туда, где разорвался снаряд.
— Уходи… уходи… пока не… — Русских упал лицом в землю.
— К чертовой матери! Не пойду! Гады! Они-то живы.
Ярость, ослепляющая, как взрыв, охватила Федора. Он поднялся. Взял в левую пистолет, в правую — гранату и двинулся к пулемету. Он шел не скрываясь.
Перед взгорком он остановился, хотел отереть кровь — она застилала глаза, — но только размазал ее по лицу.
Он мог бросить гранату отсюда, снизу — пять метров отделяло его от окопа, И кинул бы гранату, стоило кому-нибудь из фашистов оглянуться. Но они занимались пулеметами… И теперь его ярость стала холодной и веселящей. Федор усмехнулся и поднялся на взгорок. Расставив ноги, занес гранату и заорал:
— Хенде хох! Шнель! Шнель! Гады! Быстро! Руки.
Трое пулеметчиков оторопело обернулись.
— Форвертс! — Федор повел пистолетом. — Шнель!
Он кричал как одержимый, поводил пистолетом, тряс гранатой. С каждой минутой он становился все страшнее.
— Быстро! Туда! Шнель!
Солдаты и унтер с поднятыми руками послушно вышли из окопа и торопливо двинулись к кустам, около которых лежал Русских.
— Взять! Хенде! Хенде! Шнель!
Унтер поднял ноги младшего лейтенанта, двое солдат подхватили раненого под плечи.
— Форвертс! Гады! Шнель! Шнель! — командовал Федор.
Немцы с раненым на руках спустились в овражек и, подгоняемые криками, быстро пошли в сторону наших позиций. Группа была не видна ни из тех, ни из других траншей.
Федор шел позади и кричал, кричал, подскакивая то к одному, то к другому, тряс пистолетом и требовал:
— Шнель! Шнель! Гады! Быстро!
ГЛАВА ВТОРАЯ
Дверь в землянку была открыта. Солнце освещало обшивку из старых досок, Федор дремал. «Спи, — приказал Королев, — во сне все болячки быстрее заживают». И Федор старался.
А тут у землянки послышались шаги многих людей. В солнечном свете заблестели ярко начищенные сапоги, и незнакомый зычный голос проговорил:
— Вот где вы его прячете!
Сверкнули два ряда орденских планок.
Федор соскочил с нар, сунул ноги в сапоги. Генерал-майор спустился в землянку.
— Здравия желаю, товарищ генерал!
— Вольно! Твое-то как здоровье? Садись, солдат, — генерал снял фуражку и тоже сел.
— Я тебя непременно хотел найти, Матвеев. Посмотреть на тебя хотел.
— Извините, товарищ генерал, что одет не по уставу.
Приглядевшись к ладной, высокой и широкоплечей фигуре Федора, генерал сказал:
— Ничего. Приказом командования вы, рядовой Матвеев Федор Тимофеевич, награждаетесь орденом «Славы» третьей степени. И вам присваивается звание ефрейтора.
Федор замер.
— «Славу»! Товарищ генерал…
— «Славу», Матвеев, «Славу» третьей степени. Вот. Не часто один по три «языка» приводит. Да еще в качестве санитаров, — улыбнулся генерал.
— Служу Советскому Союзу! — и неожиданно для себя тихо сказал: — Младшему лейтенанту бы тоже «Славу». Самый боевой орден.
— Русских этого ордена не дали бы. Им награждают только рядовых, сержантов, старшин. «Слава» — солдатский орден.
— Мне отец показывал дедова «георгия», — сказал Федор. — Тоже говорил, что солдатский…
— Ишь ты, славная у тебя семья.
— А отца наградили золотой саблей. Он партизанил в гражданскую. В Сибири.
— Ну, брат! — глаза генерала стали ласковыми. Он с интересом посмотрел на парнишку и продолжал: — Есть у этого ордена еще одна особенность. Отличительная! Всеми орденами награждают и в мирное время. Даже Героя Советского Союза присваивают.
— Летчикам, которые спасли челюскинцев. Они ведь сняли людей со льдины.
— Да. А вот «Слава» — боевой орден. Его можно заслужить только на фронте. За личный солдатский подвиг. Понял, Матвеев?
— Так точно, товарищ генерал. — Федор вскочил с табуретки, стал «смирно».
— Вольно, вольно, Матвеев. Ведь у нас не служебный разговор. Чего из госпиталя бежал?
— Это я виноват, товарищ генерал. Люба не виновата.
Генерал нахмурился:
— Какая еще Люба?
— Медсестра в санбате. Невестой она была… младшего лейтенанта. Я и упросил отпустить.
— В долгу, значит, у тебя фрицы за младшего лейтенанта.
— И за него.
— Садись, солдат, садись. Приказываю. А еще за кого!
— За маму… — присаживаясь, ответил Федор.
— Большой счет. За всю войну, до нашей победы, им не рассчитаться с тобой. С какого же ты года?
— С… двадцать шестого…
— Как же ты на фронт попал? Семнадцатилетний-то!