Я молча кивнул и пришпорил коня к видневшимся вдалеке скалам. Минут через пять я тоже увидел то, что заметил Лис, а ещё спустя четверть часа у меня не оставалось ни малейших сомнений, что перед нами не просто огонь, а очаг, освещающий жилище убогого отшельника.
– О, я знаю! – возбуждённо зашептал Лис. – Здесь живёт братец Тук и у него наверняка можно разжиться куском жареной оленины. Сначала он начнёт ломаться и предлагать сушёных кузнечиков, типа у него уже пятый год Великий пост и он с него никак смениться не может. Но ты его дожимай, потому как я точно читал, шо ему приятель—лесной сторож носит оленей.
– Лис, это было в другом месте и в другое время, – отмахнулся я.
– А шо, разве эти отшельники друг от друга чем-то отличаются? – пожал плечами Лис, демонстрируя явно преувеличенную наивность.
Я прильнул к окошку, затянутому бычьим пузырём, пытаясь получше разглядеть обитателя или же обитателей неказистого жилища у подножия поросших буроватым мхом чёрных скал. Сквозь узкую щель, оставленную для вентиляции, мне едва были видны грубое каменное распятие, кусок очага, освещавшего его, да тощая фигура в тёмном одеянии, молитвенно согбенная перед крестом.
– Лис, похоже, здесь нас всё-таки ожидают сушёные кузнечики.
Напарник тоскливо потянул воздух своим перебитым носом, напоминавшим латинскую букву "S", и изрёк патетически, воздевая руки к небесам:
– Господи, за что ты опять заслал меня в эту глухомань!
Произнесено это было громко, со слезой в голосе, но ни театральное причитание моего друга, ни фырканье наших коней, казалось, не могли отвлечь отшельника от возвышенных мыслей.
– Слышь, Капитан, – возмутился подобному невниманию Лис, – а шо это он ухом не ведёт? Может, слегонца подыздох от своей кузнечиковой диеты? Может, ему первая помощь требуется?
– Нет, кажется, дышит, – с сомнением покачал головой я.
– Да?! Тогда было бы невежливо заставлять себя так долго ждать.
Лис толкнул дверь, сколоченную из грубых досок и обтянутую от сквозняка полосками бересты. Дверь, едва припёртая колом от ветра, поддалась без труда, и мой напарник, склонившись в шутливом полупоклоне, провозгласил:
– Добро пожаловать, милорд!
Казалось, наше появление не произвело на хозяина уединённого жилища ни малейшего впечатления. Он ни на дюйм не сдвинулся с места и, даже не повернув головы, продолжал шептать едва слышные слова молитв.
– М-да, – озираясь, вздохнул Лис, – так и запишем: с гостеприимством в Северной Англии слабовато. Ау, дедуля! Будь так добр, сделай богоугодное дело, помоги сбившимся с дороги путникам.
Но и эти слова, судя по всему, были обращены к шумевшему за стеною хижины девственному лесу. Однако вот последнее слово молитвы было произнесено, и отшельник, с кряхтением поднявшись с колен, обернулся в нашу сторону.
– Мир вам, добрые люди, – выдохнул он хорошо поставленным голосом, словно декламируя с церковной кафедры.
– Доброе утро, папаша, – недовольно хмыкнул Сергей, приподнимая козырек отсутствующей кепки. – Это вы всегда дремлете в такой неудобной позе? Или в связи с тёплым сезоном тюфяк в стирку сдали?
Сам того не заметив, мой друг скинул возраст обитателя сего неуютного местечка с «дедули» до «папаши» и, несомненно, был прав. Безусловно, отшельник был немолод, но, невзирая на любовно запущенный вид, вряд ли ему можно было дать более пятидесяти лет. И хотя подпоясанная грубым вервием холщовая сутана, весьма нуждающаяся в штопке, длинные засаленные волосы и седоватая щетина неумолимо свидетельствовали о его нищенском существовании, гордая осанка и взгляд, устремлявшийся прямо в глаза собеседника в те секунды, когда очи не были потуплены долу, свидетельствовали о том, что, вероятно, этот человек знавал и иные времена.
– Я вас знаю, – неожиданно, без всякого перехода, произнёс отшельник, окидывая меня оценивающим взглядом с ног до головы. – Вы сэр Торвальд аб Бьерн, брат-близнец принца Эстольда Трёхрукого и приходитесь племянником покойному королю Лоту Оркнейскому.
Я обескуражено посмотрел на Лиса, но он лишь пожал плечами, не зная, что и ответить. Конечно, несколько лет тому назад мы с ним весьма недурственно прошлись по горам и восточному побережью Каледонии, охотясь на особо злостного короля скоттов Шнека Хеттена и разваливая созданную благодаря козням его очаровательной супруги и нашей «двоюродной сестры» Каледонскую империю, не угодившую руководству нашего Института. Результаты были вполне ощутимы: древний императорский венец, презентованный мною королю Артуру, и великий меч Катгабайл, преподнесённый мне, тогда ещё не Торвальду, а, так сказать, брату-близнецу Эстольду феей Сольнер на заповедной поляне примерно такого же леса. Меч этот, выкованный для отважнейшего из асов, однорукого Тюра, давал владельцу весьма изрядные преимущества в бою, но, впрочем, это особая история, рассказывать которую сейчас мне недосуг.
Итак, моё имя было довольно известно. В благодарность за императорский венец Артур и причислил меня к рыцарям Круглого Стола. Но здесь, в непролазной глухомани, где в новолуние и медведю-то грозит поломать себе лапы, никому не ведомый отшельник с лёгкостью узнает во мне оркнейского принца, правда, семнадцатого по праву наследования, но всё же…
– Прошу простить меня, святой отец, мы с вами, – я замялся, подбирая слово, – знакомы?
– Увы, – печально вздохнул тот. – Видимо, время и терзания души моей до неузнаваемости изменили телесный облик, ибо в тот миг, когда вы преклоняли колено, дабы стать уже рыцарем Круглого Стола, не кто иной, как я читал над вами священные слова мессы.
Я поперхнулся на вдохе и стал пристальнее вглядываться в лицо хозяина.
– Да, да. Вы не обознались. – Отшельник печально склонил голову. – Рваное рубище и убогое жилище, где даже алчный разбойник не найдёт себе добычи, ценнее этого вервия, служащего мне поясом, вот всё, что нынче составляет удел Эмерика, архиепископа Кентерберийского.
– «Капитан, не волнуйся», – поспешил успокоить меня Лис, очевидно, встревоженный ошарашенным выражением моего лица. – «Наполеон с Нельсоном ещё не родились, вот мужик и мнит себя архиепископом Кентерберийским. Ничего страшного, небольшая шизофрения».
– «Ты знаешь, Лис», – вглядываясь в глаза стоявшего передо мной священника, передал я, – «похоже, это не сумасшествие. Он действительно преосвященный Эмерик, архиепископ Кентерберийский».
– «Оба-на!» – неизвестно чему обрадовался мой друг. – «Вот он, образец истинно христианского среброненавистничества! До каких высот, в смысле, наоборот, низин, опустилась церковь не стяжающая! Отрадно видеть главного попа Англии, пекущегося о деле Божьем, а не о той части денария, которую хорошо бы оставить себе вместо того, чтобы отдать кесарю».
Запас шуток, как и запас хитростей, у Лиса был неистощим, и потому, отключив связь, я галантно поклонился его преосвященству.
– Святой отец, осмелюсь узнать, что привело вас в столь бедственное состояние?
– О-о-о! – преподобный Эмерик воздел вверх руки, и из глаз его покатились слёзы, образовывая на давно не мытых щеках светлые дорожки. – Всё этот нечестивец Мордред, которого язык не поворачивается величать рыцарем! Это он, змеёй прокравшийся в доверие к дяде и отцу своему королю Артуру, повинен во многих бедствиях и страданиях, обрушившихся на несчастную Англию. О-о-о!
– «Кстати, Капитан, меня всегда занимало, почему здесь никого не смущает, что наш Орёл Пендрагоныч является Мордреду, так сказать, двойным родственником?»
Я лишь вздохнул, оставляя вопрос напарника без ответа. Версия о коварстве феи Морганы, хитростью заманившей своего брата короля Артура на ложе, была широко известна. Но доводилось слышать и другие варианты, зная же пристрастия зерцала рыцарской доблести к хмельному элю и его любвеобильный нрав, они отчего-то не казались мне чересчур надуманными.
– Когда король Артур, – вещал, вновь входя в роль архиепископа Кентерберийского, бедный отшельник, – отправился с войском усмирять взбунтовавшуюся Арморику [1], его злосчастный злокозненный сын был оставлен правителем Британии. И он, о коварнейший, вознамерился прибрать к рукам отцовское наследие. – Монах начал яростно загребать руками, изображая из себя снегоуборочный комбайн. – Гадом ползучим пробрался он в замок к королеве Гвиневере с лживым известием о том, что великий супруг её пал в чужедальнем краю, и потребовал от несчастной беззащитной женщины отдать ему руку свою и сердце, вожделея к ней и её королевскому титулу.
– «А что», – вновь прорезался на канале связи Лис, – «помню я эту Гвиневеру. У мальчика неплохой вкус. Опять же в духе семейных традиций: папаша Утер Артура слепил тайком, под видом супруга проникнув к чужой жене. Сынок Артур с сестричкой расстарался – Мордреда сострогал. Не вижу, отчего бы этому юному красавцу не жениться на собственной мачехе. Тем более что по возрасту она всё же ближе ему, а не Артуру».