Что тут скажешь? Он выдрал запотевшую банку пива, с хлопком открыл и вручил другу, который из галантности передал её Констанс.
Они сидели и пили.
Из детской комнаты доносился писк электронной игрушки, которую Анастасия наконец бросила и пришла рисовать, свесив медные свои волосы над зелёным овалом мрамора.
- Бон. - Люсьен взял с пола неизменную кожанку. - Поехал.
- Куда?
- Откуда... Из Парижа!
- А именно?
- Если бы я знал... Хочешь со мной?
Констанс пожала плечами на взгляд Алексея: как, мол, знаешь. Но рисунок Анастасии отражал подсознание ребёнка, растущего в проблемной семье, и он отказался с мотивировкой:
- Роман...
- Продвигается?
- Не особенно. Второй, понимаешь...
- Мне бы твои проблемы, - ответил Люсьен. - Ну, что тогда...Чао?
- Съездил бы, - сказала Констанс.
- Думаешь?
- Вдвоём веселей, - сказал Люсьен.
Чувствуя, как душа сбрасывает балласт, Алексей огляделся:
- Так я поехал?
Машина была запаркована на солнечной стороне. Они открутили окна.
- Куда?
- За границу!
- Давай. А паспорт взял?
Зная, что пути не будет, Алексей вернулся и на глазах Констанс и Анастасии полез под стол - в картонки, набитые бумажными отходами жизнедеятельностив мире, который себе выбрал. Titre de voyage - путевой документ беглеца - был голубым. Он раскрыл, взглянул на срок годности и швырнул на пол:
- Просрочен!
- А зачем он тебе?
- За границу хочу.
- Ты и так за границей. Кроме Парижа, есть Бретань, есть Корсика...
- Cote d'Azur*, - добавила Анастасия.
- И всюду нюдистки.
- Надоело! Вот так мне эта Франция...
- Тогда возвращайся.
- Куда это?
- В лоно матки, в ГУЛАГ - откуда я знаю. Десять лет отсидишь, обнимешь свои берёзки...
Стиснув зубы, он пытался засунуть свой документ, мало того, что негодный, ещё и садистски огромный - не по карману. Не отрываясь от беспощадного рисунка, Анастасия осведомилась по-французски:
- Они за Бернадетт поехали, maman?
Ни та, ни другая не подошли, чтобы махнуть рукой или хотя бы бросить прощальный взгляд из окна детской - как раз напротив китайского ресторана "Райский сад".
Дверца хлопнула, отдавшись в сердце.
Люсьен завёл мотор.
Квартал был по-воскресному пуст. На перекрёстке они опустили противосолнечные щитки.
- Только не в Италию, - предупредил Люсьен.
- В Испанию?
- Подохнем от жары.
- Тогда на север.
- You are the boss.*
На автостраде в лицо ударил ветер.
И Алексей запел.
Он растягивал ремень безопасности и бил себя по ляжкам - с отчаянием, невероятным самому. Сначала водитель посмеивался, потом присмирел. Когда седок отпал на изголовье, спросил, не Красной ли это армии песни?
- Её.
- А смысл?
- Что от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней.
- Нет?
- Да.
- Пентагон бы лучше придумал.
- Пентагона тогда не было.
- Старая песня?
- Юности наших отцов мудацких.
Люсьен тоже стал насвистывать, но, не найдя аналога, замычал что-то из песенного фонда Тысячелетнего рейха, отчётливо повторяя: фрише, фройлих, фест. Алексей смеялся, а француз пел, сводя брови с большим напором. Настроение было отличное, и песня была именно о них - всё ебущих! Бодрых. Радостных. Крепких.
- Часть нашей культуры, нет? Двадцатого века?
Алексей крикнул:
- Не оправдывайся! Never explain!*
Просто - всё ещё впереди за горизонтом. Лебенсраум. Пространство нашей жизни. Идеальное, как мечта.
Там, вдали...
На станции обслуживания очередь к заправке. Парень, расстёгнутый до небрежно завязанного пупка на белом брюхе, вытирал руки тряпкой и мотал головой, что не может, нет. Слишком много машин, ещё больше народу. Послеобеденная лень, всеобщее похмелье: Франция. Это был целый комплекс, разделённый полотном автострады, но связанный остеклённым виадуком, по которому они перешли на сторону, где ресторан. Невероятно, но идущие за ними поколения продолжали размножаться.