Секретарь неслышно возник в дверном проеме.
– Открой‑ка, – князь указал толстым пальцем на бутылку.
Под сколотым сургучом на горлышке блеснуло золото. Аккуратно подцепив края, Сильвестр привычно снял полурасплавленный луидор, вытащил пробку и, наполнив бокал на треть, встал за креслом, ожидая приказаний. Николай Михайлович погрел бокал в ладонях, наслаждаясь ароматом, поднес к лицу, сделал маленький глоток.
– Да, пожалуй, пора, – он отставил коньяк, с натугой приподнялся в кресле. Секретарь с готовностью поддержал его под локоть, – Ты, Сильвестр, прибери тут, а коньячок и книги захвати, – князь указал на фолианты, лежавшие на столе.
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, – Сильвестр взял книги подмышку, сунул блокнот за пазуху, протянул было руку к футляру с картами.
– Записи возьми, коли решил судьбу перехитрить, а карты оставь. Ничего уже не изменить, – остановил его князь.
Сильвестр вздрогнул, поймав на себе пристальный взгляд хозяина.
– Как угодно.
– Два века, без десяти лет, – проговорил Николай Михайлович, назидательно вскинув указательный палец.
Чуть помедлив, секретарь медленно склонил голову. Князь дождался, пока он выйдет из комнаты, плотно притворил дверь и обернулся к ожидавшим в кабинете двум слугам в темных камзолах со сдержанными маловыразительными лицами. На полу возле них лежали стопки кирпичей и ведра с раствором.
– Ну, за работу, ребятушки, – Николай Михайлович прошел к креслу возле окна, уютно в нем расположился и дал знак секретарю. Сильвестр подал ему бокал и встал рядом, по знаку князя подливая время от времени коньяк.
Позвякивали о камень мастерки в руках слуг, переговаривались на улице казаки, поившие коней. Мимо дома проезжали кареты и повозки соседей, отъезжающих в загородные имения. Николай Михайлович изредка кланялся, отвечая на приветствия.
Небо над крышами синело, исподволь наливаясь ночной темнотой, горели в вышине редкие облака.
Князь пальцем поманил секретаря поближе, Сильвестр склонился над его плечом.
– Ежели сподобишься судьбу перехитрить, доставь записи князю Новикову. В чужие руки не давай – непременно уничтожь. А на словах Николаю Ивановичу передай: изменить ничего нельзя, надо ждать. Два века без десяти лет.
– Слушаю‑с.
Козловский вновь откинулся в кресле и, казалось, задремал. Секретарь зажег несколько свечей в настенных подсвечниках, поторопил слуг, заложивших стену кирпичом и теперь покрывающих кладку раствором.
– Все побелить, оклеить тканью, чтобы ни следа не осталось, – строго проговорил он вполголоса, – здесь погоди замазывать. – Подойдя к Козловскому он негромко кашлянул, привлекая внимание, – все подготовлено, ваше сиятельство.
– Ага, – встрепенулся князь.
Выбравшись из кресла, он подошел к стене, придирчиво осмотрел работу, протянул руку к секретарю. Тот вложил ему в пальцы угольный карандаш. Взмахом приказав всем отойти, князь уверенной рукой начертал на кладке опрокинутую пентаграмму, окружил звезду буквами еврейского алфавита и, закрыв глаза, зашептал едва слышные заклинания. Наконец, закончив ритуал, он шагнул назад, обернулся к слугам и протянул им руку. Силвестр и работники по очереди приложились к перстню в виде головы человека и, склонившись в глубоком поклоне, застыли, ожидая приказаний.
– Заканчивайте, ребятушки, а нам, Сильвестр, пора. Сходи‑ка, проверь коляску, конвой разбуди, коли спят.
Секретарь поспешил выйти из кабинета. С улицы донесся топот. Николай Михайлович подошел к окну. Во двор влетел казак, спрыгнул с коня, взлетел по ступеням крыльца. С первого этажа послышались возбужденные голоса, дверь кабинета распахнулась.