С первого этажа послышались возбужденные голоса, дверь кабинета распахнулась.
– Ваше сиятельство, французы у Дорогомиловской заставы, – Сильвестр нервно облизывал губы, бледное лицо было покрыто потом.
– Идем, голубчик, уже идем, – кивнул Козловский.
Душная ночь обволакивала путников. Князь Козловский дремал в коляске, Сильвестр старался править осторожно и без нужды лошадей не погонял. В лабиринте узких улочек Китай‑города заблудились и потеряли часа два, пока казаки рыскали по домам в поисках оставшихся жителей. Наконец вытащив из дома заспанного купца, не решившегося бросить магазин, вызнали дорогу и поехали дальше. В третьем часу миновали Никольские ворота, возле которых суетились солдаты. Усталый капитан на вопрос Корсакова пробурчал что‑то невнятное: мол, приказ командующего об оставлении города касается всех, а он с командой эвакуирует артиллерийский склад.
– Советую и вам, господа, поторопиться, – добавил капитан, с благодарностью выпив предложенный ему князем бокал коньяку, – арьергард Милорадовича к утру оставит город, а французы ждать не будут.
Утро встретили на окраине, среди утопавших в садах деревянных домиков. Корсаков клевал носом, то и дело встряхивая головой, чтобы отогнать подступающую дремоту. Хорунжий подъехав к забору, перегнулся с седла и, сорвав несколько яблок, предложил пару корнету. Корсаков потер яблоко о рукав доломана и с хрустом раскусил. Кислая влага освежила и прогнала сон.
– Ваше благородие, – один из казаков, ехавший в арьергарде, поравнялся с ними, – гляньте! Кажись, пожар.
Корсаков развернул коня, Козловский приподнялся в коляске, хорунжий крепко выругался. Луна уже зашла и над Москвой вставало багровое зарево, гасившее крупные, будто огоньки свечей, звезды.
– Похоже в Замоскворечье, – тихо сказал Сильвестр.
– Нет, ближе, – не согласился Козловский, – это, по всему видать, на Басманной. Склады с лесом, не иначе. Слыхал я, что князь Растопчин грозился пожечь Москву, чтобы супостату не досталась, но без высшего соизволения вряд ли бы он решился.
– Значит было соизволение, – пробурчал Головков, – эх, добра то сколько пропадет!
– Все, едем дальше, – скомандовал Корсаков. – Далеко ли до усадьбы, ваше сиятельство?
– К вечеру доберемся, господин корнет.
– Ну, к вечеру, так к вечеру, – вздохнул Корсаков, посылая коня вперед.
– Что, не терпится в полк вернуться? Прекрасно вас понимаю, молодой человек. Сам таким был. Я ведь и с Суворовым, Александром Васильевичем, на Кубани побывал, и с Михаил Ларионовичем, нынешним командующим, знаком был близко. Хороший командир, только под старость осторожен больно стал.
– Вот‑вот, – горячо поддержал его Корсаков, – слышал я, как немец Клаузевиц, при штабе состоящий, то же самое сказывал. Да и наши генералы молодые ропщут. Раевский, к примеру, Ермолов. При Бородине всего‑то и оставалось навалиться чуть‑чуть и побежал бы француз! Ан нет, отступление сыграли.
– Что нам немец штабной, – проворчал Головко, ехавший с другой стороны коляски, – они русскую кровушку не жалеют. А генералы молодые потому и рады голову сложить, что молодые…
– Ты же сам в рейд[8] по тылам при Бородине ходил, Георгий Иванович, – перебил его Корсаков, – уже и обозы рядом были, да что обозы, самого Буонапартэ захватить могли!
Козловский, откинувшись на подушках, переводил взгляд с одного на другого, с любопытством прислушиваясь к спору.
– Разве ж это рейд! Так, безделица, – отмахнулся хорунжий, – резервный полк разогнали, да обозников порубали.