И для нее небезопасно.
- Ну, а в каком же положении будет она, пока вас нет? - спросил я. - Вы уверены, что она стала бы вашей женой, если бы знала, что вы собираетесь ее вот так оставить? Вам бы следовало отказаться от вашего предприятия. Вы овладели ею. Ее жизнь в ваших руках: ведь она еще дитя!
По его лицу пробежала дрожь; было видно, что он страдает.
- Откажитесь! - настаивал я,
- Но в нем все мое достояние, - со вздохом отвечал он. - От этого зависит будущее.
Он с сомнением и мольбой взглянул на меня, словно впервые вынужден был думать о последствиях, что так несвойственно его характеру. Я решил было, что он готов уступить. Вдруг, к моему ужасу, Дэн буркнул:
- Будьте мужчиной!
Пирс повернул к нему голову.
- В ваших советах я во всяком случае не нуждаюсь, - отрезал он. - Я не позволю мне указывать.
- До последнего вашего дня, - произнес Дэн, - будете вы передо мной в ответе за то, что так обошлись с ней.
Зэхери улыбнулся.
- Видите эту муху? - спросил он. - Так вот, до вас мне такое же дело, как до нее. - И он смахнул муху со своих белых брюк. - Всего наилучшего!
Благородные моряки, составлявшие экипаж нашей лодки, налегли на весла, но не успели они отвалить от борта, как проливной дождь обрушился на тендер, и его как не бывало; в памяти у меня остался лишь помощник капитана, который, перегнувшись через борт и обратив к нам свое загорелое молодое лицо, махал фуражкой, улыбающийся, полный энергии и дружеских чувств.
...До берега мы добрались насквозь промокшие, недовольные собой и друг другом; я угрюмо поехал домой.
Когда я проезжал мимо сада, расшатанная бурей яблоня с грохотом повалилась на землю.
Яблоки зреют - вот упадут,
О! Хэй-хоу! вот упадут...
Я твердо решил собрать вещи и уехать отсюда. Однако есть во всем этом что-то странное, какая-то непреоборимая прелесть. Для вас, не знающего этих людей, это может показаться лишь чем-то жалким и глупым. Но в жизни нас манит к себе не только хорошее, ясное и полезное, но и странное, непостижимое, таинственное - к худу ли это, иль к добру.
Когда я подъехал к ферме, снова выглянуло солнце; желтая тростниковая крыша просвечивала сквозь деревья - можно было подумать, что под ней таятся радость и добрые вести. Дверь мне открыл сам Джон Форд.
Он начал с извинений, и от этого я еще более почувствовал себя незваным гостем; потом он сказал:
- Я пока не говорил с моей внучкой - ждал Дэна Треффри.
Он был суров и печален, как человек, которого гнетет горе. Очевидно, он не спал всю ночь; одежда его была в беспорядке, я думаю, он вообще не раздевался. Он не такой человек, какого можно пожалеть. У меня было чувство, что я поступил бесцеремонно, став свидетелем всей этой истории. Когда я рассказал ему, где мы были, он проговорил:
- Вы очень добры, что беспокоились. Да иначе вы и не могли бы поступить! Но теперь, когда все кончено...
И он сделал жест, полный отчаяния. Казалось, гордость в нем борется с невыносимой болью. Немного погодя он спросил:
- Вы говорите, что видели его? Он во всем признался? Дал объяснения?
Я постарался растолковать ему позицию Пирса. Перед этим стариком с его непреклонностью и суровым понятием о долге я чувствовал себя так, словно держу сторону Зэхери и обязан добиться справедливости.
- Как же это понять? - сказал он наконец. - Он овладел ею, вы говорите, чтобы не потерять ее; и теперь через две недели покидает?
- Он говорит, что хотел взять ее с собой...
- И вы этому верите?
Я не успел ответить, потому что увидел в дверях Пейшнс. Сколько она там простояла, не знаю.
- Это правда, что он собирается уехать без меня?! - воскликнула она.
Я мог лишь кивнуть головой.
- Вы от него это сами слышали?
- Да.
Она топнула ногой.
- Но он же обещал! Обещал!
Джон Форд приблизился к ней.