Пойдите проведайте моего бедного отца и мать!
Была снежная полночь; при свете уличного фонаря человек, обратившийся ко мне с этой странной просьбой, казался оборванным и ненормальным.
- Они живут на Голд-стрит, дом 22; проведайте их, сэр. Миссис Джеймс Уайт. Это моя бедная мать, она помирает с голоду.
- В Англии никто не умирает с голоду.
- Навестите их, истинную правду вам говорю, они старые, а есть им нечего, у них ничего нет.
- Хорошо, пойду.
Он пристально вгляделся в меня, как бы не веря своим ушам, потом вдруг повернулся и побежал по улице. Его фигура снова растаяла во тьме...
На Голд-стрит стоят серые домишки, двери которых всегда открыты, а на улице, в канавах, забитых мусором, играют дети.
- Я хотел бы видеть мистера и миссис Джеймс Уайт.
- Это на втором этаже, в конце коридора. Мистер Уайт, вас спрашивают!
Моя собака обнюхивала стену коридора, которая так непривычно пахла. Вскоре появился старик. Он недоверчиво посмотрел на нас, а мы на него.
- Мистер Джеймс Уайт?
- Да, это я.
- Вчера ночью кто-то, назвавшийся вашим сыном, просил меня посетить вас.
- Прошу вас, войдите, сэр.
Комната, не оклеенная обоями, не больше десяти квадратных футов; здесь стояла двухспальная кровать с грязным матрацем, покрытым бурой тряпкой; в камине не было огня; в кастрюле не было еды; я увидел две чашки, одну-две банки, голый пол, нож, ложку, таз, несколько фотографий, тряпье - все почерневшее, выцветшее.
На деревянном стуле перед камином сидела старуха; морщины избороздили ее темное лицо. У нее были седые волосы, маленькие серые глаза, на носу бородавка. Грязный платок, заколотый на груди булавкой, старая юбка и кофта - вот и вся ее одежда. На среднем пальце ее левой руки было толстое золотое кольцо. В комнате стояли только два стула, и один из них старик пододвинул мне, обтерев его рукавом. Моя собака улеглась, прижавшись мордой к полу: вид и запах нищеты раздражали ее.
- Кажется, вам очень не повезло в жизни.
- Очень, сэр.
Он присел на край кровати, и я увидел, что его лицо посерело от постоянного недоедания; седина тронула его редкие волосы и короткую бородку, - это был исстрадавшийся человек, отупевший от нужды и отчаяния.
- Но как вы дошли до такой бедности?
- Да ведь зима и работы нету.
Старуха, сидевшая у камина, прошептала:
- Старик может работать, сэр; еще как может!
- Да, могу; хоть сейчас могу.
- К сожалению, глядя на вас, этого не скажешь! Его рука сильно дрогнула, и он пытался унять дрожь.
- Холодновато у нас, а вообще-то я хорошо себя чувствую.
Старуха зашептала еще доверительнее:
- Старик у меня совсем здоровый, сэр; ей-богу, он может работать. Это он в такую погоду расклеился, потому как не ел ничего.
- Но сколько же вам лет?
- Старику семьдесят один, сэр, и мне столько же. Разница между нами всего в два месяца - так ведь, старик?
- Мне очень жаль говорить вам это, мистер Уайт, но при теперешней конкуренции много ли у вас шансов получить работу в вашем возрасте? Кто вы по профессии?
- Маляр, сэр, да я на любую работу согласен, все возьму, что дадут. Кое-что мне от мистера Вильямса перепадает, когда дела хорошо идут, но зима...
- Старик может работать, сэр; еще как может!
- Тридцать три года я в одной фирме работал; тридцать три года!
- В какой фирме?
- Тридцать три года, пока не закрылась...
- Но в какой же фирме?
- Отвечай, когда тебя господин спрашивает. До него не сразу доходит, что ему говорят, сэр.
- Для фирмы Скоттера на Джон-стрит... Тридцать три года. А теперь она закрылась.
- И давно закрылась?
- Три года.
- Как же вы жили с тех пор?
- Перебивались кое-как... Летом иногда работенка перепадала. Перебивались...
- Вы уж не сердитесь на моего старика, сэр.