Потом, усмехнувшись, спрашивала:
— Что нового в большом мире?
— Что нового, — вздыхал Касьянин, не открывая глаз. — Значит, так... За прошедшие сутки угнано пятьдесят восемь машин, на дорогах погибло семь человек, изнасиловали старушку восьмидесяти трех лет...
— О боже, — произносила Марина и, бросив на мужа жалостливый взгляд, уходила на кухню. — Чай пьешь? — доносилось через некоторое время до Касьянина.
— Пью, — отвечал он почти неслышно и, полежав еще некоторое время, поднимался, брел на кухню, втискивался в свой угол между стеной и столом и, подперев подбородок кулаками, ждал ужина. На ужин были сосиски с тушеной капустой, чай с творогом, а кому этого было мало, тот мог съесть еще и вареное яйцо — они горкой лежали на тарелке. — Где Степан? — спросил Касьянин.
— Дружки увели.
— Надолго?
— Как получится... Яшку сегодня тебе выгуливать.
— Уж понял.
— Это хорошо, — кивнула Марина как бы про себя, как бы убедившись в том, что муж действительно ее понял, что бывает не всегда, ох не всегда. А Касьянин, услышав последние ее слова, изумленно склонил голову набок, вскинул брови, наклонил голову в другую сторону. Он вполне осознал оскорбительность последнего замечания, знал причину. Когда он писал скандальные судебные очерки, когда его вызывали во всевозможные инстанции для объяснений, Марина чувствовала значительность мужа и вела себя иначе. Но сейчас, когда вечерами он мог рассказать лишь об изнасилованной старушке, о трупах на дорогах, о бандитских перестрелках, она ничего не могла с собой поделать, не могла скрыть свое горе.
Да, это было горе, Марина все острее ощущала себя несчастной, обманутой, даже какой-то обобранной. — Яйца ешь? — спросила она.
— Ешь, — механически отметил Касьянин.
— Ну и ешь на здоровье.
И эти слова зацепили его какой-то сознательной бесцеремонностью.
— Ты что-то сказала? — спросил Касьянин.
— О яйцах напомнила, — усмехнулась Марина.
— Чьих?
Марина обернулась от плиты, долго, даже как-то протяжно посмотрела на мужа.
— Хочешь меня достать? Не достанешь, Илья. Не дано.
— А кому дано?
Марина поставила на стол тарелку с сосисками, отдельно миску с капустой, блюдце с нарезанным хлебом, молча положила вилку, правда, чуть громче, чем следовало, с заметным вызовом, который Касьянин тоже заметил и оценил.
Придвинув табуретку, Марина села на нее, сложила на столе руки и посмотрела Касьянину в глаза.
— Так что там со старушкой? — спросила она. — Бабуля получила удовольствие?
— К сожалению, этого не удалось установить.
— Почему?
— Ее задушили.
— Какой кошмар! — воскликнула Марина. — А как же ты узнал, что ее изнасиловали?
— Видишь ли, есть некоторые признаки, которые позволяют сделать такой вывод. Прежде всего...
— Ты хочешь прямо сейчас о них рассказать?
— Могу и попозже, — Касьянин пожал плечами и придвинул к себе миску с капустой.
— Приятного аппетита, — Марина поднялась.
— А ты не будешь?
— Я уже... Сериал начинается, — Марина показала глазами на часы.
— Как знаешь, — пробормотал Касьянин и не мог не отметить, что ему приятно побыть одному, не торопясь, перекусить перед тем, как отправиться на прогулку с Яшкой. Он и сам удивился, поймав себя на этом мимолетном чувстве — ему, оказывается, лучше ужинать в одиночку, нежели с женой. Как-то легче, беззаботнее. Приподнявшись, он прикрыл кухонную дверь поплотнее, чтобы не слышать страстных, но каких-то придурковатых воплей и стонов южноамериканских красавиц и красавцев, которые вот уже вторую сотню серий выясняли свои отношения среди скал, у барных стоек, на белоснежных простынях, в квартирах, напоминающих затоваренные мебельные магазины.