Маневрируя, слышу, что Шурочка тоже легонько «сопровождает» органы управления, но не вмешивается, поскольку ничего опасного я не предпринимаю. Наконец — всё в порядке. Слился я разумом и телом с этой этажеркой. Совершил «коробочку» у аэродрома, закладывая аккуратные виражи, вышел в створ полосы и мягонько, точно по наставлению, приземлился.
Никто мне после этого ничего не сказал. Да и не видно было со стороны, что это я пилотировал, а не Шурочка. Даже «покатавшая» меня лётчица вела себя так, как будто пацаны, умеющие пилотировать, каждый день десятками являются на это лётное поле и, выстроившись в очередь, ждут, когда кто-нибудь наступит им на лапоть, а потом даст полетать, чтобы загладить вину. Однако совсем без последствий произошедшее не осталось.
Начальник аэроклуба застал меня за подачей ключей механику, перебирающему снятый с «аппарата» движок.
— Окончишь школу, получишь аттестат — тогда и приходи к нам, — сказал он дружелюбно. — Где летать-то выучился?
— Само получилось, — потупил я смущённый взор. — Почувствовал машину.
Наш разговор прервал недовольный жест механика, протянувшего руку, в которую я и вложил отвёртку.
Глава 2 Обустройство
Окончить школу — отличная мысль! Мне сейчас не так уж трудно ответить на большинство вопросов, которые способны задать преподаватели. Кое в чём и самому рассказать им что-то новое. Конечно, всех аспектов школьной программы я уже не помню, но учебники от меня никто не прячет. А хорошо организованная память взрослого человека, имеющего инженерный склад ума уж, надеюсь, меня не подведёт. Так что вопрос о завершении школьного образования экстерном представляется мне вполне решаемым — ну не просиживать же штаны за партой ещё шесть лет, изнывая от скуки и разными дурацкими выходками выводя учителей из себя.
Опять же, драться с пацанами по поводам, которых сейчас совершенно не могу припомнить — глупо. Хотя, Ваську Клюкина вздуть просто необходимо за то, что сплюнул мне на бутс… нет, воздержусь, хотя точно знаю, что он специально. Васька, кстати, тоже воевал и вернулся с фронта без левой ступни — служил он в артиллерии. Не стану его лупить, потому что уважаю, пусть даже за то, чего он ещё не совершил. Займусь, лучше, настоящим делом.
С чего его начать? Конечно с разговоров с предметниками. Не за жизнь с ними балаболить, а про преподаваемые дисциплины. И к каждому такому «рауту» необходимо хорошенько полистать буквари за будущие классы, за те, сидеть в которых мне ни капельки не хочется.
Проще всего было с математиком. Он «спёкся» на пятом варианте доказательства теоремы Пифагора. Откуда я их столько знаю? Старший внук услышал где-то про то, что известно около двадцати пяти способов подтвердить равенство суммы квадратов катетов квадрату гипотенузы. Я показал ему второй — в его годы в школе преподавали не тот приём, которому учили меня. А потом мы с ним хорошо поковырялись в библиотеках и разыскали ещё несколько таких, что не требуют знания высшей математики.
Решение квадратичных и кубических уравнений этого старого сморчка почему-то ни в чём не убедили, а в зоне стереометрии он вообще ограничился выслушиванием нескольких определений, после чего заявил:
— Вам, юноша, я бы с удовольствием выдал аттестат, но посмотрим, что скажут другие учителя.
С физиком я почти поссорился из-за разногласий относительно взглядов на строение вещества. Нет, ничего принципиального, на мой вкус. Но, когда я уверенно рассказал ему устройство атомного ядра, он нахмурился и буркнул:
— Довольно фантазировать, — на минуту призадумался, потом добавил: — Впрочем, курс вы знаете на отлично. Что же касается смелости, с которой вы рассуждаете о нейтрино, то это, скорее говорит о том, что чтение последних научных публикаций не повергает в уныние столь юный разум.
С химичкой мы легко обо всём договорились потому, что сама она предмет знала слабовато и вообще не любила. Ей оказалось достаточно того, что отвечая на вопросы, я вещал долго и уверенно. С литераторшей мы просто обстоятельно поговорили. О Пушкине, конечно. О Лермонтове. Я откровенно сознался, что у Толстого мне нравятся только его короткие произведения. Ещё помянули Беляева. Добрая женщина, узнав, что четвероклассник дерзнул сдать экстерном все предметы за десятилетку, прониклась ко мне искренним сочувствием. Но, Маяковский ей тоже не очень нравился, а о Блоке и Есенине мы в два счёта сблизили позиции. Фет, Тютчев, Некрасов, Крылов… я многое читал, когда учились дети. Да и с внуком иногда спорил, отчего перечитывал вещи из школьной программы. Поэтому в отношении Чехова и Куприна согласились — эти писатели насочиняли кучу просто замечательных вещей. А «Куст сирени» она, оказывается, не прочитала. «Пять, Субботин», — приговорила она. И пригласила захаживать к ней поболтать об интересных книгах. Уловила книгочея со сложившимся вкусом, отчасти совпадающим с её, и не стала настаивать на чём-то большем.
Так потихонечку я за конец апреля и май месяц «выхлопотал» себе совершенно честный аттестат зрелости. Не понял только, отчего преподаватели школы столь единодушно согласились со мной расстаться — я ведь немало досаждал им раньше. Или именно в силу этой самой причины? Чтобы избавиться поскорее от проказника и драчуна? Хотя, перерывая учебники за все годы и назад и вперёд, чтобы освежить в памяти давным-давно пройденное, я был тише воды, ниже травы.
Есть у меня и другая версия — как раз в этот период вышло постановление об упорядочении всеобщего образования, в котором не только разделили школу на начальную, среднюю и неполную среднюю, но и потребовали от директоров этих учебных заведений наличия профильного образования. Похоже, под кем-то зашаталось кресло. И в этот момент четвероклассник успешно сдаёт экстерном за десятилетку — отличный повод для составления победной реляции о том, как преподавательский коллектив под руководством партии добивается невиданных успехов на почве народного образования. Думаю, мне крепко подыграли.
Словом, выправив документ о среднем образовании, я явился с ним на аэродром, где и получил должность ученика моториста и место в общежитии. Так, чтобы взаправду летать — конечно, меня не допустили. Зато прокатиться с пилотом в пробном полёте после ремонта машины — это считалось в порядке вещей. Ну а уж «подержаться» за ручку ребята мне позволяли всегда. В общем, былое мастерство возвращалось, хотя, до фигур высшего пилотажа дело не доходило — я не был уверен в том, что моё юное тело способно с ними справиться. Его (тело) следовало, и подкормить, и натренировать. Турник, брусья, акробатика — я же помнил, какие моменты особенно важны, хоть для обеспечения высокой подвижности машины, хоть для уверенной ориентации.
Скажем, висение вниз головой на кольцах необходимо для тренировки сосудов головного мозга при работе в условиях самых неприятных перегрузок — отрицательных.
Режим у меня образовался довольно благоприятный — в аэроклубовской столовой ученика моториста поставили на довольствие, а общежитием назвали койку в казарме тут же. Хотя, напрасно я нарёк эту заставленную кроватями комнату казармой — особых строгостей здесь заведено не было. В просторной многоместной спальне ночевали и учлёты, и технический состав. Народ приезжал и уезжал в соответствии с графиками и планами Бассейнового отделения Осоавиахима, на которые накладывались «перебои» с лётной погодой или в поставках горючесмазочных материалов.
После лётных происшествий тоже всё сбивалось, а мы пахали, латая машины, которые в будущем будут носить гордое название «рус фанер». Зачем мне это нужно? Закопошилась под причёской одна мыслишка. Началось всё со списания вконец износившегося У-1, на мотор которого я положил глаз. А потом — и лапу. Начальник вообще-то приветствовал разного рода самодельное творчество, а желающих построить самолёт своими руками в это время хватало. Комсомол эту увлечённость поддерживал, даже некоторые средства где-то изыскивал для энтузиастов.
В общем, снял я со списанной машины старичка «Рона», сиденья, и много разных других полезных мелочей — не делать же своими руками в кустарных условиях ремонтной мастерской решительно всё! И призадумался — чего бы такого сотворить? Ведь моё увлечение авиацией так и не прошло… с одной стороны. И знаю я о ней столько, что и сам порой понять не могу, чего ещё хочу.
* * *— Шурик! Что это ты такое плетёшь? — Шурочка теперь официально оформлена инструктором и частенько днюет и ночует здесь, на аэродроме, выжидая просветов в непрерывной череде осенних дождей. Разумеется, она часто и подолгу скучает, глядя на сплошную свинцовую пелену, нависшую над лётной полосой — синоптическая служба пока налажена… пропущу несколько рвущихся из души слов. Плохо налажена. Над недалёким Чёрным морем бушует шторм, после завершения которого ожидают несколько ясных дней.