— Пардальян! Пардальян! Что вы такое говорите? — растерянно пробормотал молодой герцог.
— Я всего лишь сказал, что Генрих Валуа уже не король Франции, что Генрих де Гиз не более, чем король Парижа, что Генрих Наваррский бросает сюда взгляды коршуна, высматривающего добычу… Три вора претендуют на одну корону! И было бы хорошо, если бы эта корона помогла мне — ведь, возложив ее на вашу голову, я заплатил бы вашей матушке долг признательности.
И с этими словами Пардальян устремился к одной из дорог, опоясывающих Париж, пересекающих селения Руль и Монсо и ведущих на Монмартр.
— Виолетта, — прошептал молодой человек, — у меня и впрямь нет трона, чтобы отдать его тебе.
И взволнованный, ослепленный тем, что он смутно предвидел, Карл Ангулемский бросился догонять своего спутника.
В это время большая группа всадников, спешившая из Парижа, поднималась на склоны Шайо. Во главе ее был мужчина лет сорока, прекрасно сложенный и хорошо одетый; на его красивом лице застыло мрачное и высокомерное выражение, лоб пересекал глубокий шрам. Манеры его отличались величием и суровой сдержанностью. Это был Генрих Лотарингский, герцог де Гиз.
— Господа, — сказал он, останавливаясь, — король уже далеко. Нам следует отказаться от намерения вернуть монарха его подданным…
— Одно ваше слово, — глухо сказал ехавший рядом с ним дворянин, — да десяток хороших лошадей — и я доставлю его вам, живым… или мертвым!
— Моревер, ты безумец, — сказал герцог тем же тоном. — Оставим все как есть, пусть бежит. Итак, господа, — прибавил он громко, — мы сделали все, что смогли… А это что еще за видение ада?
В самом деле, на проселочной дороге показалась длинная и тяжелая, полуразвалившаяся, скрипучая, облупившаяся от солнца и дождя карета, а вернее — пыльный фургон, влекомый тощей лошадью.
Рядом с измученным животным шагала цыганка в красной маске. Она держалась со странным достоинством; роскошные волосы цвета расплавленного золота ниспадали на плащ, в который она куталась. Королевская осанка, размеренный шаг, ни одного лишнего жеста — в своей красной маске она казалась вызывающим дрожь привидением.
Цыганка остановилась, но не произнесла ни слова.
— О небеса! — вскричал герцог. — По-моему, эта чертовка издевается над нами!..
Он не договорил, ибо в эту секунду из отвратительной повозки послышалась музыка. Невыразимо чистый голос выводил под аккомпанемент гитары какую-то мелодию. Приглушенные чарующие звуки волновали и восхищали.
Герцог де Гиз, внезапно побледнев, замер и прислушался.
— О! Этот голос! Это ее голос! Это она! Гадалка, кто там поет? Говори! Ты что, глухая или немая?
В это мгновение какой-то человек выскочил из повозки и с чрезмерным почтением склонился перед герцогом.
— Цыган Бельгодер! — прошептал Генрих де Гиз. Лицо его порозовело. Он попытался скрыть волнение, охватившее его.
— Скажи мне, цыган, что это за женщина в маске, более молчаливая, чем ночь, и более таинственная, чем могила?
— Простите ее, милостивый государь! Это Саизума, несчастная безумица, которую я подобрал в день, когда она вышла из тюрьмы… Она все время закрывает лицо, чтобы никто не видел ее позора, но она с радостью погадает вам!
— Не надо! А сам ты кто? Откуда и куда идешь?
— Откуда я иду, сударь? С края света. Куда я иду? В Париж, столицу мира. Кто я такой? Бельгодер — единственный и непревзойденный жонглер-фокусник, шпагоглотатель и мастер на все руки. Желаете увидеть представление? Так я готов!
— Довольно, цыган!..