Черные колечки вились вокруг лба Маргариты. Густые неровные пряди цвета
соломыпокрывалиголовкуБланки.Онапровелаладоньюпонепокорным
волосам, откидывая их со лба назатылок,и,вопросительновзглянувна
кузину, воскликнула:
- Зеркало!Первымделомяхочу,чтобымнедализеркало!Скажи,
Маргарита, я по-прежнему хорошенькая или нет?
Бланка говорила так, словносминутынаминутуимдолжнывернуть
свободу и самое главное теперь было позаботиться о своей внешности.
- Как, должно быть, я постарела, если ты задаешь мнетакойвопрос!-
вздохнула Маргарита.
- Нет, нет, - запротестовала Бланка. - Ты все такая же красивая, каки
прежде.
Бланкапроизнеслаэтисловасискреннимубеждением:совместные
страдания непозволяютвидетьплачевныхпеременвовнешностисвоего
товарища по заключению. Маргарита отрицательнопокачалаголовой;она-то
знала, что Бланка заблуждается.
Все, что пережили они обе с той роковой весны: трагедия,разыгравшаяся
в Мобюиссоне в самый разгар их счастья, суд,казньипытки,которымв
присутствии принцесс подвергли их любовников на главной площадиПонтуаза,
оскорбительные выкрики толпы, собиравшейся на всем пути следования,чтобы
поглазеть на молоденьких преступниц, затем полгодатюремногозаключения,
зловещий вой ветра в трубах, удушающий зной летом,когдасолнечныелучи
раскаляют камень,ледянойхолодвосеннююпору,жидкаяпохлебкаиз
гречихи, составлявшаявесьихобед,грубые,каквласяница,рубашки,
выдаваемые раз в два месяца, узенькое,словнобойница,окошко,откуда,
сколько ни нагибайся, сколько ни верти головой, виден лишьшлемлучника,
мерно шагающего взад и вперед, - все это оставило неизгладимый след в душе
Маргариты, и она отлично понимала, что эти изменения не могли не коснуться
также и ее внешности...
Возможно, восемнадцатилетняя Бланка с ееудивительнымлегкомыслиеми
почти детской беспечностью,безвсякогоповодапереходящаяотсамого
безнадежного отчаяния к самым необоснованным надеждам.Бланка,способная
забыть любое горе толькопотому,чтонагребнепротивоположнойстены
защебеталаптичка,ирадостновоскликнуть,улыбаясьсквозьещене
просохшие слезы: "Маргарита! Слышишь? Птичка поет!..". Бланка,верящаяв
предзнаменования, в любое предзнаменование, и мечтающая сутрадоночи,
как иные женщины с утра до ночиперебираютчетки,-Бланка,выйдяиз
темницы, могла бы, пожалуй, обрести свои былые краски ичувства,живость
взгляда; но Маргарита - никогда. То, что надломилось в ней,немоглони
срастись, ни распрямиться.
С первого дня заточения она не проронила ни слезинки; и точно так же не
было в ее душе места раскаянию, угрызениям совести, сознанию своей виныи
сожалению.
Исповедовавший ее еженедельно капеллан всякийразужасалсяподобному
закоснению во грехе.