Он разговаривал с ней так же, как разговаривал бы с ее братом или со своими друзьями. Так, словно бы она была для него не только хорошенькой, веселой и беззаботной белокурой девушкой с зелеными глазами и солидным приданым, но человеком умным и понимающим, достойным доверия. До сих пор ни один мужчина не говорил с Лиззи подобным образом.
А она до сих пор не знала мужчин, похожих на Николаса Коллингсуорта.
Их разговор на террасе породил те необычные чувства по отношению к Николасу, которые владели ею сейчас, и послужил началом дружбы, не менее необычной. Чем далее, тем охотнее искала она встреч с ним и понимала, что и он ищет этих встреч, чтобы продолжить долгие беседы об их жизни, об их будущем, их взглядах и эмоциях. Они говорили и об искусстве, о музыке, даже о политике и событиях мирового значения.
Разговоры их в присутствии других людей оставались по-прежнему незначительными. Бывало, они танцевали друг с другом — не более часто, чем Лиззи танцевала с любым другим молодым человеком. И если он во время вальса прижимал ее к себе чуть крепче, нежели другие, и произносил обычные любезности подчеркнутым тоном, понятным одной лишь ей, то знали об этом только они двое, Лиззи и Николас.
Ничего неуместного или слишком личного не происходило между ними на публике. Ни жеста, ни слова, по поводу которых кто бы то ни было мог выразительно приподнять бровь или посплетничать между делом. Но когда взгляды их встречались на расстоянии, сердце у Лиззи, казалось, готово было выскочить из груди, и она знала, вернее, чувствовала интуитивно, что Николас разделяет ее волнение.
Но в конце концов, и это, по-видимому, было неизбежно: встретившись на некоем приеме, оба смутились и стали запинаться в разговоре, словно бы опасаясь неожиданного, но закономерного взрыва долго сдерживаемых эмоций. Лиззи хотела бы высказать очень многое и многое услышать в ответ, однако слова не шли на язык ни ему, ни ей. Лиззи намеревалась уйти, но по неловкости столкнулась с Николасом и замерла на месте. Глаза их встретились и выразили взаимную тягу, желание близости и, может быть, даже любовь…
Потом она очутилась в его объятиях, и Николас поцеловал ее так, что у нее перехватило дыхание и замерло сердце. Этот поцелуй она считала возможным только в несбыточных грезах. Он проник в самую глубину ее души.
Казалось, вечность прошла до того, как они отпрянули друг от друга. Николас пробормотал извинение, Лиззи слабо махнула рукой с нелепым смешком. И оба повели себя так, будто ничего не случилось, но Лиззи не могла забыть ни взгляда Николаса, ни его поцелуя, ни того смятения, какое он вызвал во всем ее существе.
— Он скоро уезжает из Лондона, — услышала она беззаботный голос Джулианы, для которой отъезд Николаса Коллингсуорта, разумеется, не имел особого значения.
— Да, я слышала, — по возможности столь же равнодушно ответила Лиззи. — Джонатон сказал, что он отплывает завтра. Кажется, в Америку.
— Да, и я, во всяком случае, не буду о нем скучать. Сегодня вечером он будет у нас. Не могу даже вообразить, чтобы кто-то пожелал пропустить рождественский бал у Эффингтонов.
— Это было бы невежливо с его стороны.
И пагубно для нее. Лиззи должна понять, серьезны ли ее собственные чувства или это все лишь игра воображения. Обыкновенная ошибка суждения, вообще не важно и совершенно несерьезно. А если ее отношение к Николасу серьезно, испытывает л и он к ней то же самое?
— Я просто не могу дождаться вечера, — возбужденно сверкнув глазами, сказала Джулиана. — Ведь это первый рождественский бал Эффингтонов, на котором я буду присутствовать как взрослая.
Насколько Лиззи помнила, младшее поколение Эффингтонов и их кузин и кузенов подглядывало за увеселениями на рождественском балу, спрятавшись на всеми забытом балконе, примыкающем к бальному залу.