— У меня привычка давать мужчинам пощёчины. Чуть что, я сразу пускаю в ход руки.
— Я так и подумал. И многих тебе приходится так отваживать?
— Но тебя-то мне не надо было хлопать…
28 июля.
Вчера из-за сеанса иглоукалывания не мог, но сегодня в три часа я опять приложил ухо к двери в ванную. Она не была заперта. Слышался шум воды.
— Входи-входи. Я жду тебя. Прости за вчерашнее.
— Я так и думал, что ты извинишься…
— С годами все становятся упрямыми.
— Позавчера ты меня выгнала, поэтому я должен получить вознаграждение…
— Что за шутки! Поклянитесь никогда больше ничего подобного не делать.
— Если бы ты разрешила поцеловать себя в шею.
— Я боюсь щекотки.
— Тогда куда?
— Никуда. У меня весь день было отвратительное ощущение, как будто на меня упал слизняк.
— А если бы на моём месте был Харухиса? — затаив дыхание, спросил я вдруг.
— Опять хлопну. В прошлый раз я ударила вполсилы.
— Тебе не надо деликатничать со мной.
— У меня гибкая рука. Если я ударю по-настоящему, будет больно так, что из глаз посыпятся искры.
— Этого я и хотел бы.
— Что за испорченный старик! Дедушка terrible.
— Но послушай. Если не в шею, то куда?
— Один разочек я бы разрешила… в ногу, ниже колена, но только один раз. Не касайся языком, только приложись губами.
Она была скрыта от колен до головы, и в просвет между занавесками высунулась её нога.
— Как на приёме у гинеколога.
— Дурак.
— Как же целовать, не касаясь языком? Совершенно бессмысленное условие.
— Да кто тебе говорит о поцелуях? Коснись губами, и будет с тебя.
— Ну хоть душ пока выключи.
— Не могу. Ведь после твоего прикосновения мне надо сразу же хорошенько вымыть ногу, иначе мне будет неприятно.
У меня было ощущение, как будто мне дали выпить воды.
— Кстати, о Харухиса-сан. Я вспомнила, что у него к тебе просьба.
— Какая?
— В такую жару Харухиса-сан просит разрешения иногда пользоваться этой ванной. Он сказал мне: «Попроси разрешения у моего дяди».
— А в их студии нет ванны?
— Конечно, есть, но там одна ванна для артистов, а другая для всех остальных, и она такая грязная, что туда не хочется входить. Он вынужден ходить в баню на Гиндза, в «Токийские горячие источники». Но сюда ему было бы ближе, это была бы для него большая услуга. Разреши своему племяннику.
— Ты и сама можешь ему позволить, нечего меня спрашивать.
— Вообще-то недавно он уже принимал здесь душ, но говорит, нельзя, мол, без спроса…
— Я не против, но надо попросить разрешения у моей жены.
— Может быть, ты сам ей скажешь? Я её побаиваюсь.
Но это только слова, Сацуко стесняется меня больше, чем жену.
Поскольку речь шла о Харухиса, она считала необходимым специально попросить разрешения.
29 июля.
…В половине третьего начался сеанс иглоукалывания. Я лёг на кровать, а слепой господин Судзуки, сев подле мена на стул, принялся за работу. Он всё делает сам: вытаскивает из портфеля ящичек с иглами, протирает их спиртом, но обычно его сопровождает кто-нибудь из учеников, который сидит сзади. До сих пор я никакого улучшения не чувствую: чувство холода в руке и онемение пальцев не проходит. Прошло двадцать-тридцать минут, из двери, ведущей в коридор, неожиданно появился Харухиса.
— Дядюшка, извините, что беспокою вас в самый разгар лечения, но я вам чрезвычайно благодарен за то, что вы ответили согласием на мою просьбу, которую вчера передала Сацуко-тян.