Самым страшным для нее было то, что чем больше проходило времени, тем явственнее она видела истерзанное тело Антона, дополняя страшную сцену новыми и новыми подробностями, которых прежде не заметил ее охваченный ужасом взгляд.
— Нельзя так казнить себя, голуба, — ворчала старушка, замечая остановившийся взгляд Женьки. — Так недолго и свихнуться, а то и вовсе… — и Сатанистка многозначительно умолкала.
— Ну и что, — равнодушно пожимала плечами девушка. — Кому от этого хуже? Одной несчастной меньше станет.
— Не скажи, — сразу оживлялась баба Маша. — Каждому из нас суждено пройти свой путь, а…
— Значит, свой я уже прошла, — перебивала ее Женька. — Моя жизнь кончилась…
Старушка заходилась сухим кашлем, что происходило с ней всякий раз, стоило ей поволноваться. Глаза ее при этом страшно закатывались, а высохшая от возраста грудь ходила ходуном. В такие минуты Женьке волей-неволей приходилось отвлекаться от мрачных мыслей и суетиться вокруг соседки. Перспектива оказаться одной в этом склепе, именуемом камерой, ее не прельщала, как не прельщало и появление рядом с ней нового человека.
Прожив бок о бок с этой удивительной женщиной около года, Женька, вопреки предсказаниям тюремного персонала, по-своему привязалась к ней.
Объяснялось ли это извечной тягой к родителям, которых девушка почти не помнила, или просто душевным вакуумом, она точно сказать не могла. Но факт оставался фактом — эта старушка, которой приписывались страшные преступления, якобы содеянные ею на воле, стала ей вторым дорогим человеком на земле, после Антона.
Антон!..
При воспоминании о нем глаза Женьки сразу наполнялись слезами. Внутри разливался леденящий душу холод, и, невзирая на время, которое все дальше и дальше уносило ее от тех страшных событий, боль не становилась слабее…
Кто мог сказать в тот день, когда она впервые его увидела, что все так трагически закончится?
Вновь обретенное счастье казалось вечным. Дни, один безоблачнее другого, стремительно летели, отодвигая воспоминания о детском доме, о полуголодном существовании там. Каждое утро, просыпаясь в своей девичьей постели, Женька возносила в молитвах тот миг, когда в кабинете заведующей ей сказали:
— Вот познакомьтесь, Каменихина, — это ваш брат!..
Переводя непонимающий взгляд с воспитательницы на красивого молодого человека, ласково улыбающегося ей, Женька силилась что-либо понять — и не могла. Счастье, внезапно свалившееся на нее, было столь неожиданным, столь прекрасным, что поверить в него было почти невозможно.
И все же это оказалось правдой.
Антон, носивший одну с ней фамилию, действительно оказался родным братом Женьки. В раннем детстве, разлученные волею судеб или нерадивых чиновников, они были развезены по разным детским домам и надолго потеряли друг друга.
Со временем в памяти маленькой девочки с тонкими косичками стерлись воспоминания и о сгоревшем родительском доме, и о мальчике, который в холодном коридоре распределителя повторял дрожащим голоском:
— Я все равно тебя найду, Женька! Все равно найду!..
От печальных воспоминаний ее оторвал лязг открывающейся двери.
— Каменихина — на выход! — неприветливо буркнула Люська-контролерша, которую все здесь звали Слякоть, за ее вечно недовольный вид и постоянное брюзжание. Вот и сейчас, обшарив Женьку с пяток до макушки, она пнула ее в спину крепко сжатым кулаком и окрысилась:
— Ходит к тебе и ходит! А говоришь, стерва, что денег нет!
— Денег нет, — печально констатировала Женька, сложив руки за спиной и следуя за мрачного вида охранницей.
— А кто же адвокату платит? Поверила я тебе, как же! — фыркнула Люська.